на своем пути. Он дул с неудержимой силой, не ослабевая ни на секунду, пронизывая людей насквозь, не давая им вздохнуть. Теперь это был один непрерывный могучий порыв. Ничего не было слышно, кроме оглушающего свиста. Под натиском урагана волны вздымались бесформенными громадами, обрушивались одна на другую и кружились в бешеном водовороте.
Бриг несся с быстротой ветра, на нем оставили только паруса, необходимые для управления. Хотя вдали поверхность моря казалась гладкой, бриг испытывал и бортовую, и килевую качку, его швыряло из стороны в сторону, и, казалось, он вот-вот опрокинется… Вскоре паруса его превратились в клочья, а затем сорвало и марсель. Бриг потерял управление, и его понесло бортом к берегу. До входа в гавань оставалось теперь всего каких-нибудь двести-триста метров.
Вдруг все громко вскрикнули.
Лодка с моим отцом и двоюродным братом следовала за бригом на небольшом расстоянии; чтобы не столкнуться с тяжелым судном, она стала отходить в сторону. Но в эту минуту на бриге подняли треугольный парус, и, входя в гавань, бриг преградил дорогу лодке, совершенно закрыв ее своим черным корпусом. Две секунды спустя он уже плыл в фарватере.
Я, конечно, больше следил за лодкой, чем за бригом; когда бриг вошел в гавань, я на минуту потерял лодку из виду, но почти тотчас же снова увидел ее уже за молом. Большое судно помешало ей войти в узкий проход, и она неслась теперь к маленькой бухте направо от мола, где обычно даже во время бури море бывало спокойнее.
Но в этот злосчастный день море повсюду, насколько видел глаз, было одинаково бурным, и вернуться назад против ветра, чтобы пристать к берегу, оказалось совершенно невозможно. Спустили якорь, убрали паруса и лодку повернули носом к налетавшим на нее волнам. Между нею и берегом проходила гряда скал, которые должны был покрыть прилив, но не раньше, чем через полчаса. Выдержит ли столько времени якорь, не лопнет ли канат? Удержится ли на волнах лодка, не затопит ли ее?
Хотя я был еще ребенком, я все же имел некоторый опыт в морском деле и понимал, как опасно подобное ожидание.
Люди, стоявшие возле меня, говорили о том же. Теперь все сбежались на берег и сбились в кучу, чтобы лучше противиться ветру.
— Если они продержатся, то еще могут спастись; но если лодка сорвется с якоря, ее разобьет в щепки.
— Кальбри — прекрасный пловец.
— Да разве сейчас можно плыть!
Доска, и та не уцелела бы в этом круговороте из воды, водорослей, камней и пены, который, обрушиваясь на берег, размывал глубокие ямы.
Волны, ударяясь о скалы, откатывались обратно навстречу новым волнам, набегавшим с моря; наскакивали одна на другую и низвергались, как водопад.
С замирающим сердцем следил я за лодкой, когда почувствовал, что кто-то обнял меня. Я обернулся и увидел маму. Растерянная, испуганная, она прибежала ко мне; она все видела с высокого скалистого берега.
Несколько человек, среди них и капитан Уэль, подошли к нам. Они что-то говорили, старались успокоить нас и ободрить, но бедная мама ничего им не отвечала и не отрываясь смотрела на море.
Вдруг раздался отчаянный крик, заглушивший даже вой бури: «Якорь оборвался!»
Мама упала на колени, увлекая меня за собой.
Когда я поднял глаза, я увидел лодку на гребне огромной волны, которая подхватила, подняла ее и перебросила через скалы. Но, когда волна обрушилась на берег, лодка стала стоймя, закружилась на месте и скрылась в воде. Теперь я не видел ничего, кроме сплошной пены…
Только через двое суток нашли изуродованный труп отца, а тело моего двоюродного брата так и не отыскали.
Глава IV
Шесть лет, пока мой отец находился в плавании, его место за обеденным столом не приводило нас в такое мрачное уныние, как теперь, когда он погиб.
После смерти отца мы не остались нищими; у нас был дом и клочок земли. Однако моей матери пришлось работать, чтобы прокормить себя и меня.
До замужества она считалась лучшей гладильщицей поселка, а так как чепчики из Пор-Дье — любимый головной убор женщин всего побережья, то она нашла себе постоянную работу.
Господа Леге тоже сочли своим долгом нам чем-нибудь помочь.
— Два раза в месяц вы будете работать у моего брата и два раза в месяц у меня, — сказал старший Леге моей матери. — Таким образом, один день в неделю у вас будет обеспечен, что совсем не плохо.
И это все. Недорого заплатили они за погибшую человеческую жизнь!
Рабочий день в те времена, о которых я рассказываю, определялся по солнцу. Поэтому утром до начала занятий в школе и вечером после их окончания, пока матери не было дома, я мог делать все, что мне нравилось.
Ну, а мне нравилось бродить по молу или по морскому берегу, смотря по тому, был ли на море прилив или отлив. Бедная мама напрасно старалась удержать меня дома: я всегда находил подходящий предлог, чтобы удрать и как-нибудь оправдаться.
Хорошо еще, если я не мог найти предлога, чтобы прогулять школу в те дни, когда не ожидали ни возвращения судов из Ньюфаундленда, ни сильного прилива, ни бури на море.
В один из дней, когда прилив был особенно высок, я сбежал с уроков, и у меня произошла встреча, которая оказала огромное влияние не только на мой характер, но и на всю мою будущую жизнь.
Стоял конец сентября. Ожидали, что в пятницу, во время отлива, откроются скалы, давно уже не выступавшие из воды. Поэтому в пятницу утром я не пошел в школу, а забрался на высокий скалистый берег и уселся там завтракать в ожидании отлива; мне предстояло ждать более двух часов.
Прилив походил на наводнение, и если глаза на минуту отрывались от какой-нибудь скалы, то в следующее мгновение ее уже нельзя было найти — она исчезала под водяным покровом, который поднимался с такой быстротой, что скалы, казалось, сами погружаются в воду. Ни единой волны, только полоса пены отделяла синее море от желтого песка; за выгнутой линией горизонта взгляд терялся в необъятном сером пространстве — было видно гораздо дальше, чем всегда. На берегу я различил вдали мыс Вошель и острую вершину горы Аваль, что бывает только перед резкой переменой погоды.
Море долго — мне показалось, даже слишком долго — оставалось неподвижным, а затем начало отходить с такой же быстротой, с какой наступало. Я последовал за отступающим морем. Спрятав в трещине скалы свою корзиночку и деревянные башмаки, я шел босиком, оставляя на песке следы, быстро наполнявшиеся водой.
У нас почти везде песчаные берега, однако на них встречаются кое-где обломки скал, еще не размытые морем; во время отлива они выступают темными островами. Когда я взобрался на один из таких островов, чтобы поискать крабов в морских водорослях, я услышал, что меня кто-то зовет.
Тот, у кого совесть нечиста, обычно не отличается храбростью, и потому я испугался. Но, оглянувшись, я понял, что бояться нечего и что человек, окликнувший меня, не отошлет обратно в школу. То был старый господин с седой бородой, прозванный в нашем поселке «Воскресенье», потому что у него был слуга, которого он окрестил «Субботой». На самом деле его звали господин Биорель, и жил он на меленьком островке, в пятнадцати минутах ходьбы от Пор-Дье. Прежде островок соединялся с материком узким перешейком, но господин Биорель уничтожил перемычку и превратил это местечко в настоящий остров, который море во время прилива обмывало со всех сторон. Господин Биорель слыл самым большим чудаком во всей округе. Такое мнение сложилось о нем потому, что он во всякую погоду ходил под огромным
