с репьями тебе в кровать насовали.
— Фома, Фома, — радостно зашептал Ваня, — пойдём жеребёночка посмотрим.
— Будет балова?ть-то. На улице того и гляди дождь ливанёт. Ишь, удумал. Твоё дело телячье — поел и в стойло. Спи, давай.
— Ну, Фома, — канючил Ваня, — мы только посмотрим и назад.
— «Суета сует, всё суета», говорил царь Соломон. Пустое это всё. Красава о нём лучше нашего позаботится.
Но Ваня не собирался сдаваться.
— Ты ж домовой, должен за хозяйством смотреть. Вдруг что случится?
— На то Копыто есть — конюшенный. Пусть он смотрит.
— Ты же сам видел, как он смотрит. А ночь вон какая, мало ли что, — наступал мальчик.
— А сам-то что не идёшь?
— Боюсь, — помедлив, простодушно ответил тот.
— Раз боишься, сиди дома, нечего шататься.
— Ну Фома!..
— Вот же заноза, — проговорил Фома совсем проснувшимся голосом, вылезая из-под кровати. — Щепа?, как есть, щепа?. Идём, пёс с тобой.
Ваня быстро оделся и приоткрыл створку окна.
— Полезли, — сказал он домовому, который сидел на полу и лениво ковырялся в бороде.
— Всё время в окно, да в окно. Как воры. Не хочу так. Сегодня в дверь пойдём.
Переспорить заупрямившегося домового не смог бы никто в целом свете, поэтому Ваня закрыл защёлку и покорно последовал за Фомой.
Они крадучись пошли по спящему дому. Половицы пели им свою скрипучую песню, шевелили вслед усами старые сверчки из укромных уголков, провожали глазами ночные хозяева дома — мыши. Когда друзья проходили мимо открытых дверей гостиной, наводнённой лунным светом, словно родниковой водой, из часов появилась кукушка и, то ли приветствуя беглецов, то ли предупреждая спящих, прокуковала один раз. Ваня вздрогнул и присел от страха. Домовой обернулся, тихо засмеялся в усы, прошептал:
— Испугался, храбрец на заячьих лапах, Аника — воин. Темнота — проста, оттого и страшно. — Отодвинув мальчика, он на цыпочках подошёл к часам, подтянул гирьки. — А то ведь забудут завести-то. Ни на кого понадеяться нельзя. Всё сам, всё сам…
В конюшне царила непроницаемая темнота. Луна закуталась в грубую овчину туч и была такова. Конюх, развалясь у стены, выводил носом соловьиные трели.
— Фу, опять пьяней вина, — плюнул, наклонившись над ним, Фома. — Плохой хозяин твой отец. Гнать надо было этого прохвоста, а он вишь, пожалел. И Копыто тоже куда-то делся. А, хотя, нет, вон он.
Домовик поворошил сено.
— И от этого тоже, как из бочки разит. Вот компания!
Фома посмотрел по сторонам, почесал косматый затылок.
— Ну да ладно, братцы-забулдыги, будет вам праздник с песнями.
С этими словами он юркнул в приоткрытые двери конюшни.
— Эй, ты куда? — спросил Ваня, но того уже и след простыл.
Мальчик присел на охапку сена. Похрапывал конюх, шуршал ветер по соломенной крыше, ворковали, сидя на балках, сонные сизари, разбуженные незваными гостями. На небе сквозь прореху в тучах появилась луна и свет её потоком голубой воды хлынул в конюшню. Время шло, а домового всё не было. Ваня сидел не дыша и боялся пошевелиться.
— Мало ли кто выскочит из-под сена, а конюх спит, — думал мальчик, поджимая ноги. — И Копыто тоже спит. Фома сбежал куда-то. Вон опять в сене что-то шуршит. Поди разбери, то ли это мыши путаются, то ли идут потаёнными тропами страшные существа с красными глазами и чёрными зубами.
Лунный свет неспешной таинственной рекой тёк через конюшню, плескался о стены, сложенные из грубых камней, закручивался водоворотами возле ворот, застаивался по углам-заводям, перебирал стебли трав, ставшие вдруг похожими на водоросли. Конюх в углу выглядел посиневшим утопленником. В открытом рту его плескалась тьма, и казалось оттуда вот-вот выглянет пучеглазый рак или вёрткий пескарь, облюбовавший там себе жилище.
Вдруг шорох раздался совсем рядом с мальчиком, и Ваня, чуть не вскрикнув, кинулся к стойлу, где лежала уставшая за день Красава. Маленький, когда боится, всегда ищет большого и спокойного. Скрипнув дверью, Ваня вбежал внутрь и присел около лошади. Та спала, но услышав скрип, встревоженно подняла голову, закрывая своего жеребёнка, шумно потянула воздух и, увидев, что бояться нечего, доверчиво подалась навстречу мальчику. Ваня обнял её за гладкую шею, перевитую тугими стволами мускулов, прижался щекой к уголку мягких губ. Тёплое влажное дыхание лошади тронуло лоб мальчика, взъерошило волосы. Ване стало вдруг так радостно, что он быстро поцеловал Красаву возле глаза и снова прижался к её щеке.
— Вот так хорошо, — прошептал он. — Так не страшно.
Лошадь была большая и тёплая. Чувствуя себя в безопасности, успокоился и мальчик. Он полежал немного, слушая мерное дыхание Красавы и детское сопение её сына и не заметил, как сам погрузился в сладкую, пахнущую сеном и молоком дрёму.
Фома очутился рядом с Ваней тихо и неожиданно, словно его принесли воды лунной реки. Домовой дунул мальчику в ухо, пощекотал усами висок. Ваня вздрогнул и проснулся.
— Вот и я издаля?, — хихикнул он.
— Ты где был? — шёпотом спросил Ваня, не выпуская из рук шею Красавы.
— Вот, — показал он зажатые в руках пучки пахнущей сыростью травы, — калдырь-траву искал.
— Зачем она тебе?
— От пьянства лечить.
— Кого?
— Кого-кого, деда мово, — радостно пояснил он и отправился к спящим пьяницам.
Поколдовав немного над каждым, он вернулся обратно с пустыми руками и радостно хлопнул себя по бокам.
— Готово! — сказал он. — Привязал им по пучку к поясу. Теперь, как только они выпить захотят, их сразу похмелье скрутит. Да такое, что хоть на стенку лезь, хоть в омут головой. Средство верное, не забалуешь.
Смех распирал его, и он засунул себе в рот клок бороды, чтобы не расхохотаться в голос.
— Слушай, а давай Кусая возьмём и кататься поедем, а? — Фому так развеселила собственная выходка, что он уже не мог остановиться. — Поехали!
— Я не хочу. Там тучи. Дождь, наверное, пойдёт… — попытался отказаться Ваня.
— Нет, дождя не будет, это точно. Да и тучи поредели как будто. Налаживается погода.
— Ты же не любишь из дома никуда ходить. Обычно тебя за порог не вытащишь, а тут зовёшь куда- то.
— Сам удивляюсь. Это, наверное, оттого, что я пьяниц наших так ловко проучил. Меня прямо распирает от радости.
— Даже не знаю, Фома… — сказал Ваня.
Вскоре домовой надел на Кусая уздечку и вывёл его за ворота. Конь, предвкушая свободу, радостно заржал. Домовой, в испуге зажал ему ладонями рот.
— Чего орёшь, словно колючку под хвост схватил? Перебудишь всех, горлопан, — зашипел он, оглядываясь на спящих.
Конюх зашевелился, сипло прошептал «ох, грехи наши тяжкие», снова замер.
Ваня сел впереди, вцепившись в жёсткую конскую гриву, домовой позади него. Фома держался ногами за круп и, глядя через плечо мальчика, правил конём.
Друзья не видели, как раскидав в разные стороны охапки сена, наверх выбрался Копыто и крадучись, словно вор, отправился за ними. Стараясь ступать одновременно с Кусаем, чтобы никто не услышал его шагов, конюшенный некоторое время следовал за всадниками, потом осторожно, сморщившись от боли,
