Тем временем, мой спутник и брат во Христе, видя, что собаке больше ничего не угрожает, успокоился и наблюдал за моей битвой с абсолютным равнодушием. Наверное думая, что хорошая взбучка мне не повредит.
— А что, сеньор, хорошая это собака? — обратился он к «борову».
— Да, хорошая. Вот только слепая, а так всем удалась, — смеялся тот.
— А если бы я, скажем, вылечил ее от слепоты, сеньор крестьянин взял бы ее к себе?
Брат кастеляна, кивнул, стараясь не пропустить ничего из происходящего в круге.
— А дал бы сеньор за мои труды два меха вина по восемь пинт в каждом для меня и моего благочестивого послушника?
— Не слишком ли он мал, твой послушник, для меха с восемью пинтами вина?
— О нет, он настолько благочестив, этот отрок, что отдаст свой мех мне, даже не отведав из него.
Толстяк криво улыбнулся, наверное вспоминая «борова».
— Да, благочестив, смотри, как бы он тебя ночью не зарезал.
— Так что, по рукам?
Покупатель пожал плечами, глядя на пса:
— Черт его знает. По рукам.
На опустевшую после моего бегства арену вышел Луиджи. Он убрал со лба засаленные волосы, подошел к собаке.
— Хороший, хороший пес, — протянул к нему руку монах. — Пастух, сразу видно, хорошая собака.
Пес, видимо почуяв, что мучить его больше не будут немного успокоился, и лишь немного напрягся от прикосновения человека. Луиджи так вообще расцвел, трепля его по загривку.
— Сейчас посмотрим, что у нас стряслось. Ну-ка покажи мне глаза, парень, — ворковал он, как над любимым ребенком.
Он раздвинул сосульки на собачьей морде и удовлетворенно покачал головой, видимо все оказалось так, как он и предполагал. Потом он осторожно позвал крестьянина, что согласился взять животное к себе.
— Дай пояс.
Крестьянин отдал. Луиджи быстро переступил через пса и зажал его голову между ног.
— Держи его за ноги, — крикнул он.
Мужик испугался но крепко ухватился за задние лапы. Монах тем временем заматывал животному челюсти, чтобы не мог кусаться. Пес завизжал от страха и оттого, что снова обманулся в людях. Луиджи достал приготовленный заранее маленький, но очень острый ножик и сделал на веках животного два быстрых надреза. Раздался оглушительный визг. Я в это время прятался в бурьяне неподалеку и подумал, что собаку все-таки убили. Пес рвался изо всех сил, но монах, крестьянин и подошедшие на помощь любопытные крепко держали его. Ему связали лапы и, как убитого козла понесли в дом нового хозяина на палке, которой только что колотили. По дороге Луиджи объяснял:
— У него просто распухли веки. Так иногда бывает, если собака часто спит в сене, где много черного остролиста. Придешь домой, протри ему глаза самым крепким вином, какое найдешь. Но гляди, аккуратно.
Крестьянин с уважением смотрел на него и послушно соглашался, кивая головой.
— Собака молодая, хорошая. Еще внукам твоим послужит.
— У меня уже есть внуки, — застенчиво улыбнулся толстяк.
— Ишь ты, быстрый какой…
Хозяин пса не обиделся, Луиджи теперь так вырос в его глазах, что он с легкостью мог снести любые его дерзости. Шедшие рядом крестьяне с радостью тащили на плечах это увесистое приобретение и, по- видимому, очень гордились своей ролью в деле. Луиджи, почувствовав авторитет, принялся небрежно разглагольствовать о своей славе врача. Будь он сейчас немного пьяным, я не сомневаюсь, что он наплел бы им что-нибудь вроде того, что он лечил самого Папу Римского, а в итоге мог бы рассказать, как он лечил святого Иоанна Падуанского или кого-то в этом роде. Болтать он мог не хуже, чем лечить.
Получив положенные нам меха, мы, кроме того, немного поломавшись для вида, взяли еще хлеба с сыром, которыми одарили нас гостеприимные хозяева.
— Вот, сразу видно, люди понимают всю пользу науки, хоть и совсем темные, — вспоминал их Луиджи.
Тем же вечером, сидя у костра в лесу (подвыпив, Луиджи не боялся ни разбойников, ни демонов, которые весьма страшили его в трезвом состоянии), он пил вино и вещал мне:
— Медицина… Видишь, что может медицина…
Он долго объяснял мне про Парацельса, книги арабов, снадобья из горных трав и гнойники на глазах. Я, уплетая сыр, слушал, как шелестит над нами листва дуба и радовался, что все идет так замечательно. По обыкновению мне тоже досталось немного вина.
— Это тебе за спасение славного пса, обеспечившего нам провиант и вино.
— А зачем он на людей бросался? — спросил я.
— Слепой. Ему страшно стало, а они подумали, что он сбесился.
— А разве от слепоты на людей бросаются? — удивился я.
— Бывает и так. Самая страшная опасность — та, которой не видишь, а только догадываешься.
Он помолчал.
— У них все как у людей.
— У кого?
— Да у животных этих…
Свет бросал на крону дерева дрожащие блики, кто-то невидимый бродил в траве, в чаще летали светляки. Ночной лес был полон звуков и движения. Я подумал, что остаток жизни я хотел бы провести бродя с Луиджи по дорогам, излечивая людей и животных, и тем добывая себе пропитание.
— Глаза вообще очень хитрая Божья выдумка и лечить их совсем непросто. Я много чего умею лечить, но глаза — самое сложное. Слава Богу, я это понимаю и стараюсь разобраться здесь до тонкостей. Я давно этим занимаюсь и вот что понял.
Он напивался все больше и больше, язык его ворочался легко и свободно, но иногда его все же заносило. Луиджи засунул палку в костер, в самую гущу углей и шевелил ею там, любуясь уносящимися в небо искрами. Они взлетали высоко, выше деревьев, перемешивались со звездами и исчезали, то ли сгорали, то ли терялись среди созвездий.
— Глаза — величайший из даров Божьих. Ими ты сможешь увидеть все, если конечно захочешь увидеть все. Острые глаза лучше острого ума. Ум слишком прям и самовлюблен. Познавать тайны мира с помощью только лишь ума — все равно, что питаться нарисовать круг, используя только прямые линии. Можно провести множество касательных и получится что-то очень похожее на круг, но при желании любой все равно увидит уголки. Для получения идеального круга нужно провести бесконечное множество касательных, а это уже невозможно для человека, поскольку он смертен.
Он прикончил первый мех, выжал из него последние капли, потом принялся откручивать нитки на пробке второго меха.
— Ум… Хотя, знаешь, если достаточно развить его, то можно понять, что он глуп и ограничен. Как этот мех, — он засмеялся своему сравнению. — Больше того, сын мой (когда он напивался, то часто звал меня сын мой, особенно во время подобных проповедей). Больше того, я скажу тебе, что ум — от дьявола, а глаза — от Бога. Ум был получен вместе с запретным плодом, то есть он — дар Сатаны.
Луиджи запутался в нитке второго меха.
— Так же как и эта нить, клянусь мощами святого Фомы.
Когда враг был изорван в клочья, он в пьяной задумчивости поднял глаза к небу.
— Сын мой, в моих помыслах я зашел столь далеко, что забыл, с чего начал.
Я дожевал хлеб.
— Ум — дар Сатаны.
— Замечательно, — похвалил мой спутник, — славный отрок. Развитие ума подобно познанию чудес дьявольских. Но …
