совсем никем!»
– Через десять-пятнадцать лет, ты сказала?
– Если повезет, – механически подтвердила мать.
– Но до тех пор…
– Можно жить. – Она швырнула окурок за перила, в траву.
Сумасшедший, который явно отличался хорошим поведением, раз ему доверили такое орудие, как заточенная коса, бросился к беседке и разом, в одну затяжку, докурил. Мать всегда докуривала сигареты почти до фильтра, и ее мелочная экономность, которая часто бывала для сына в тягость, теперь показалась ему трагичной.
– Можно жить и даже что-то успеть. – Она глядела на больного, который опять взялся за косу. – Если захочешь успеть. У тебя имеются способности, ты можешь чего-то достичь, пока есть время. По крайней мере, чтобы не вспоминали о тебе как о бездельнике, который истратил свою… И мою тоже жизнь на всякие пустяки. А потом стал овощем.
Трава ложилась вокруг лезвия косы ровными, округлыми рядами и сладко, дурманяще пахла, распаренная высоким солнцем. Сумасшедший знал свое дело, наверняка был из сельской местности.
– Но ты ничего не сделаешь, – беспощадно спокойным тоном заключила мать. – Ты всегда был лентяем.
– Я сделаю, мама, – он еле разомкнул губы. – Я… обеспечу тебя.
– Какое там! – отмахнулась та.
– Нет, не говори… Я…
Он встал и внезапно ощутил что-то очень похожее на счастье. Невероятно, но это было так. Ночами, когда он метался в поту на скомканной постели, изнывая от боли, ему хотелось знать, когда он умрет. Но он понимал, что эта роскошь недоступна никому. Ведь это не спорт, где забеги производятся на определенную дистанцию. Ведь он не мог знать, нужно ли ему рвануть с места, чтобы быстро достичь финиша на короткой дистанции, или, как марафонцу, сохранять силы до победного конца. Или же не торопиться вообще…
Теперь он знал.
– Я успею все, мам, – сказал он, стараясь поймать руку, которую та все время отдергивала. – Ты поставила на мне крест? Напрасно. Я успею все!
Проходивший мимо беседки санитар окликнул косца и позвал его обедать. Тот радостно отшвырнул косу и побежал по дорожке к столовой. Он проводил взглядом эту жалкую фигурку в застиранной больничной одежде. «У меня, по крайней мере, есть перед ним преимущество. Пока есть. Я еще могу что-то успеть».
Мать сидела рядом с желчным видом кредитора, который окончательно убедился, что долги ему не будут выплачены, и ничего с этим не поделаешь.
Многие сказали бы, что я была с ним жестока. Жестока? Я мать, и сама принимаю решение, как обращаться с ребенком. Главное – результат. За полгода он стал лучшим в классе. Учителя его не узнавали, он всегда был готов к ответу, сам просил его вызвать и явно шел на медаль. Его глупые увлечения музыкой (от которой у меня уши закладывало), эта ужасная девочка, с которой он точно целовался (а мать-то у нее продавщица, а папа безработный), – все исчезло. Школу окончил блестяще. Я давно заметила, что он стал приносить из библиотеки какие-то книги, однажды заглянула. Не могу сказать, что обрадовалась, они все были по археологии и истории древнего мира. Денег таким путем не сделаешь, ну и пусть! Не в деньгах дело! Да разве я когда-нибудь запрещала ему что-то? Хочет быть археологом, пусть им станет! Он еще и работу себе нашел – редактором в издательстве, в основном издающем мистику. У него ведь абсолютная грамотность! Он ведь…
Мой мир стал очень маленьким, может, оттого, что я отчетливо вижу перед собой финиш. От многого я отказался. Просто нет времени. Когда я несколько минут ничем не занимаюсь (не готовлюсь к экзаменам, не читаю издательскую правку), мне становится страшно, как будто я проигрываю то время, которое у меня еще осталось.
В институт поступил без проблем. Увидел свою фамилию в списках, решил тут же позвонить матери… Не позвонил. Если бы я не знал, что меня ждет, то купил бы шампанское, цветы и помчался к ней. А тут – какой смысл? Чего бы я ни добился, конец слишком очевиден. Это не праздник, просто этап на моем коротком пути. Все пошли пить пиво, все, кто был в списках поступивших. Я не пошел. Нечему радоваться. Я должен спешить, чтобы успеть все.
Никогда не видел таких глубоких глаз, как у девушки, которая читала списки рядом со мной. Я взглянул и понял, что могу в них утонуть. И тут же отвел взгляд. Я не могу себе этого позволить.
И она тоже на меня смотрела – минуты две, не меньше. Правда!
Сокурсникам он казался странным. Тихий парень. Ни с кем не говорит, ведет себя, как монах. Никакого пива, никаких сигарет, вечно с книгой, а то и с двумя сразу. Девушки не было. Мысли только об учебе. Как-то перед сессией, когда ему не досталось списка экзаменационных билетов (экземпляров было мало), он истерично разрыдался, уронив голову на судорожно сплетенные руки, будто случилась катастрофа. Учился лучше всех. Когда на курсе узнали, что он уже приглашен в престижную археологическую экспедицию, в Азию, никто не удивился и не позавидовал. Это был приз, и его получил самый достойный. Но когда обнаружилось, что у него в двадцать два года, перед защитой диплома, вышла книга рассказов, все были ошеломлены. Он с застенчивой улыбкой подарил всем сокурсникам по экземпляру и всем написал одно и то же посвящение: «Вспоминайте меня!» Он вообще ко всем обращался на «вы», и при этом у него был виноватый, загнанный взгляд, как будто он ощущал себя изгоем, недочеловеком среди нормальных людей.
Правда, одно посвящение звучало иначе. Он подарил книжку девушке, которая обычно садилась рядом с ним в аудитории и часто ему улыбалась с веселой, детской симпатией. Когда он передавал книгу, руки у него прыгали, а та, прочитав посвящение, взглянула ошеломленно.
– Мы могли бы быть счастливы? – по слогам повторила она. – Что это значит, постой… Ты же никогда за пять лет не…
– Отдай! – И этот тихий парень, никогда не делавший резких движений, вырвал книгу и скомкал в дрожащих пальцах титульный лист.
– Да что ты делаешь?! – она пыталась помешать, но было поздно. Тоненькая книжка уже превратилась в лохмотья, а он все рвал их и рвал.
– Сумасшедший!
И тут он остановился. Его глаза, где металось что-то отчаянное и жалкое, напугали ее так, что девушка оцепенела.
– Я не сумасшедший, – спокойно, совсем прежним тоном ответил он. – Я намного хуже. Прости, что вообще посмел.
Он не договорил, а она уже и не хотела слышать продолжения. В аудитории остались после лекции они одни, и если сперва это ее обрадовало, то теперь, когда он вышел, девушка с облегчением перевела дух.
Хотя он мне и нравился. Понимаете, такой спокойный, сдержанный и очень целеустремленный. С таким было бы не страшно. Мне очень редко удавалось встретить его взгляд, и вот это мне уже не нравилось. Мне думается, что люди, которые отводят глаза, что-то скрывают. А глаза у него красивые, светло-зеленые, добрые, но только… Как бы это выразить? Напуганные, что ли? Как будто его раз и навсегда ошеломили, и теперь он не может опомниться.
Мне хотелось познакомиться с ним поближе, но так и не удалось. Я не потому к нему тянулась, что других кандидатов не было, были, да еще сколько! Обожглась один раз, другой, потом все надоели. Придурки. Совсем как дети. А в нем чудилось что-то иное, как будто он, еще мальчишка, был старше всех нас, вместе взятых. Или же просто больше нас знал.
Когда был выпуск, уже прошел слух, что его берут в аспирантуру. А что дальше, известно. Защитит диссертацию, станет преподавать, напишет кучу ученых трудов и еще несколько книг, вроде той, что дарил всем сокурсникам.
Мою он разорвал, но я взяла почитать у подружки. Он писал о Древнем Вавилоне. И только о Древнем Вавилоне, как будто современного мира вовсе не существовало. Книгу назвал «Зиккурат», она и была построена по принципу вавилонского храма, где поклонялись богу Мардуку. В ней было семь новелл, как
