белку, едва не попавшую нам под колеса. Только пуганую белку. Затравленную. В этот миг я впервые пожалел, что уговорил ее поехать. Что не имеет значения для мужчин, связанных многолетней дружбой, то может больно ранить женщину. Все, что угодно, – воспоминания, неосторожное слово, камешек, брызнувший из-под колес.
Петр остановил машину у серой бревенчатой постройки, ничем не огороженной. Я заметил, что к ней не подходили линии электропередачи, и в самом деле, света в домике не оказалось. Петр, едва войдя в сени, зажег керосинку, которую сразу нашел на ощупь. Медовое пламя широко вытянулось, побледнело и застыло, прикрытое закопченным стеклом.
– Вы не пугайтесь – у меня все тут есть. И печь, и скважина с артезианской водой, – говорил он, занося в комнату наши вещи. – Это уже я пробурил, а раньше приходилось ходить на родник, на гору лезть. Запасы сделал – могу не спускаться в город несколько месяцев. Это на зиму, когда занесет дороги. Есть рация на батарейках и приемник. Вот телевизора нет, не обижайтесь. Да он тут и ловить ничего не стал бы – вокруг горы!
Елена медленно, будто неохотно расстегивала куртку. Казалось, она его не слышит. За все время она ни разу не взглянула на Петра, не встретилась с ним взглядом. Села к столу, молча поела вареной картошки и тушеного мяса, молча выпила с нами рюмку водки за встречу. И поднялась наверх, в мансарду, стелить на ночь постель.
– Пойми, – говорил мне размякший от водки Петр. – Ничего человеку не нужно, никаких благ цивилизации. Стоит один раз понять, что все это мираж, шелуха – и уже ничего не нужно.
– И все же, здесь такая глушь, – упрямо твердил я. Что со мной случилось, водка ударила в голову? Или пронзительный воздух, пахнущий молодостью и нетронутым лесом? Или замкнутый взгляд жены? Я горячился: – Что ты здесь делаешь? Кого видишь? Тут поговорить не с кем!
Петр поднял красный, шершавый палец. На его лице застыло торжество:
– Не с кем? Погоди. Я покажу тебе такое, что ты и не поверишь. Я-то кое с кем разговариваю, да! И чаще, чем ты думаешь!
Я подумал, что он пьет нечасто, раз так быстро опьянел и принялся нести чепуху. Выбрал момент, попросился спать и тоже поднялся наверх.
Петр отвел нам теплую мансарду, обшитую струганными досками. Я увидел широкую кровать, застланную чистым бельем, огромные деревенские подушки. На подоконнике в банке стоял букет из осенних листьев и рябины. В углу висел жестяной умывальник. Я ополоснул лицо остывшей водой и подошел к постели. Елена лежала навзничь, залитая лунным светом, падавшим в мансарду из незашторенного окна. Я боялся ее разбудить, но вдруг увидел, что она смотрит в потолок. Сел рядом. Руки у нее оказались холодными, будто обмороженными луной.
– Ну что с тобой? – спросил я. – Почему ты такая? Он, конечно, ничего не скажет, но обидеться может…
– Не нужно было нам приезжать, – тихо сказала Елена. Она по-прежнему рассматривала доски на потолке. Тени от ресниц вытянулись на полщеки, рот казался голубым, лицо пугающе незнакомым. Как будто на подушке лежала не голова Елены, а сама луна – яркая, белая, испещренная резкими тенями.
Наверное, я выпил больше, чем нужно. Проснулся от жаркого солнца, заливавшего постель так же беспощадно, как ночью заливал простыни свет луны. В мансарде явно не хватало занавесок, но Петр к таким вещам равнодушен. Елены рядом не оказалось. На подушке осталось несколько рыжих волосков и ее запах. Я полежал немного, вдыхая его и, как всегда, пытаясь разложить аромат на составляющие. Что это было? Белая лилия, свежая вода, любовь, молодость, слабость?
Я встал. Воды в умывальнике осталось на донышке – Елена умылась тщательно. Спускаясь вниз, уже с лестницы различил в кухне голоса.
На столе красовалась огромная чугунная сковорода с яичницей, на тарелках лежали огурцы, яблоки, хлеб. Елена сидела, подперев подбородок сложенными ладонями, и не мигая, смотрела на Петра. Впервые смотрела прямо, как завороженная. А он безостановочно говорил, то и дело цепляя на вилку куски глазуньи.
– Дело, конечно, в акустике, но я не физик, сама знаешь, и мало в этом разбираюсь. Ясно одно – в пещере другие законы распространения звука. Звук – это волны, верно? Так представь себе волну, которая одновременно и легкая рябь, и барашек, и цунами. И бог знает что еще!
– Вы это о чем? – Я присел рядом, налил себе молока.
Водку Петр не выставил. Я подумал, что меня стошнит, но на лбу выступила испарина, и муть постепенно ушла. Петр увлеченно продолжал, теперь обращаясь ко мне:
– Понимаешь, неподалеку, километров пять отсюда, есть пещера. Глубокий разлом, я спустился туда случайно, когда бродил по горам. И знаешь, сперва ничего не понял. Крикнешь в этой пещере «эй!» и себя не слышишь. Никакого эха – это я еще могу понять, мне это встречалось. Но там себя, собственного голоса не слышно! Будто онемел или оглох. А если постоишь еще минут пять, вдруг откуда ни возьмись – твой голос, и так громко: «Эй!» А потом еще раз, подальше, как из-под земли. Или так, будто кто-то тебе на ухо шепчет.
Он быстро перекрестился. Я не знал, что Петр стал набожен. Поискал глазами и в самом деле нашел в углу закопченную икону.
– В первый раз я так и сказал: «С ума можно сойти!» И сбежал оттуда, от греха подальше. Живу внизу день, два, только об этом и думаю – да разве такое возможно? И не хочу идти, а тянет туда. Все-таки решил проверить – может, мне показалось? Иду в горы, спускаюсь в разлом, стою, слушаю. Боюсь рот открыть. И вдруг слышу откуда-то свой голос, и так ясно, чисто: «С ума можно сойти!» Меня оттуда так и вымело!
Елена улыбнулась и покачала головой. Она не верила ни единому слову, я это видел. Это понял и Петр, у него в глазах появился фанатичный стеклянный блеск.
– Не верите? – горячо переспросил он. – Да я сам не верил, даже после второго раза и после третьего! Привез туда друга, ни о чем его не предупредил. Зашли мы в пещеру, и я, как ни в чем не бывало, с ним заговорил. Он стоял рядом и не слышал ни звука! Глядел на меня, как помешанный, потом вижу, у него тоже шевелятся губы. Спрашивает меня о чем-то, это я понимаю, но тоже ничего не слышу. А когда он «наговорился» и собрался удрать, на нас, как с потолка, упал весь разговор! Фраза за фразой. «Ну как тебе это? – Что? Что ты говоришь? Черт! – Спрашиваю, как тебе моя пещерка? – Да что это?! – Я предупреждал! – Пошли отсюда!» – Петр хохотнул: – Мне-то было смешно, а он чуть сознания не лишился. Крепкий парень, все горы исходил, битый, ломаный, на нем места живого нет. А убежал очертя голову, да еще меня убеждал никогда больше туда не ходить!
Мы с женой переглядывались, но не перебивали. Альпинисты любят рассказывать байки, и Петр не был исключением. Просто немножко перегнул палку, да и то, чтобы нас развеселить. То есть Елену.
– Но самое смешное, – продолжал он, доедая яичницу, – что, когда я через месяц туда спустился, опять услышал его.
– Кого? – спросил я.
– Того парня! Его слова, его голос – будто с того света. А потом и себя. Правда, уже не весь разговор, только обрывки, и все перепутано – будто газету порвали, клочки перемешали и склеили. Он все спрашивал, почему я говорю шепотом, почему он меня не слышит – несколько раз подряд, а я твержу сперва, что предупреждал, а только потом спрашиваю, как ему нравится пещера.
Глаза Петра сияли. Он был так горд, будто в самом деле сделал невесть какое открытие:
– Понимаете? Звук законсервирован! Он куда-то попадает, в какие-то проломы, впадины, черт знает куда, – быстрый взгляд на икону, – может, очень глубоко. И никуда уже не исчезает. Все, что сказано в той пещере, хранится вечно! И через десять лет я буду там звучать, и через сто, и потом, когда уже никого из людей на земле не останется, мой голос будет там жить. Это же бессмертие звука! Каково?
– Ну ладно, не увлекайся, – сухо ответил я. Его запал начинал меня тревожить. Байки так фанатично не рассказывают. – Такого не может быть.
Елена опустила глаза в стол и промолчала.
– Значит, не может быть? – с расстановкой повторил Петр. – Так вот что я тебе скажу. Здесь, на этой горе, давно уже никто не живет. Изба эта выморочная досталась мне чуть не даром. А прежде тут жили какие-то староверы, пара древних стариков. Они умерли, наследников не было, никто к ним не ходил – какие здесь гости! Ну кто, скажи, мог ходить в ту пещеру? Как часто? Да тут на сорок километров ни души! А
