площадь, постоял на остановке автобуса, изучил расписание и маршруты. Туда, где жил Петр, никакой транспорт не ходил. Он меня не встречал, я не предупреждал его о своем приезде.
Наконец удалось уговорить одного местного шофера отвезти меня в горы. Тот долго отнекивался, но, увидев деньги, изумился и больше не возражал. Я и в самом деле заплатил ему щедро, даже по столичным меркам. Здесь на такую сумму он мог существовать несколько месяцев вместе со всей семьей.
По дороге я задал ему несколько вопросов и сразу выяснил, что с Петром он незнаком. Водитель удивлялся, чего ради я еду в такую глушь. К кому? Там никто не живет. Километров за шестьдесят от города есть заброшенная деревенька, но там ютятся только неграмотные старухи да один спившийся мужик. И это все. О Петре он даже не слыхал, и был очень удивлен, когда на горном склоне, вдали от дороги, мелькнул серый домик. Из трубы поднимался дымок, запутываясь в голых ветвях весеннего леса.
– Надо же! – воскликнул он. – Кто это тут обосновался?
– Понятия не имею, – ответил я. – Мне нужно дальше. К пещерам. Знаете, где это?
Тогда водитель принял меня за альпиниста и с готовностью поведал о том, что пятью километрами дальше на вершине горы действительно есть несколько разломов. Он знал об этом, потому что туда прежде часто попадали домашние животные – козы, коровы, и ломали себе ноги. Я как будто услышал треск сломанной лодыжки и прикрыл глаза. Через десять минут попросил остановиться и указать направление. Когда машина скрылась, я двинулся вверх по склону.
Эта поздняя нищая уральская весна не трогала моего сердца. Рыжая трава, растрепанный кустарник, взлетающие из-под самых ног птицы, запах сосновой смолы, разогретой полуденным солнцем, – все это проплывало мимо, вне меня, вне моей цели. Я поднимал глаза и видел на вершине горы черные трещины. Довольно большие, если принять во внимание их удаленность. Я не знал, где именно располагается пещера, как она выглядит. А спросить было некого, разве что Петра. Но он не должен знать, что я приехал. Не в этот раз.
Через час я был на месте. Водитель не обманул, здесь оказалось несколько пещер, причудливо прошивших вершину горы, будто следы от чьих-то гигантских, яростных когтей. Которая из них та, я определил легко. В первых двух, самых больших, мне сразу отозвалось эхо, тут же спрятавшись где-то в глубине земли. Я кричал снова и снова, но не слышал ничего, кроме собственного голоса.
Третья пещера заросла у входа кустарником, диким мхом и лишайниками. Она была похожа на разинутый старушечий рот, беззубый и кривой. Я продрался сквозь колючки и, войдя под низкие своды, сразу почуял неладное. Как будто в уши положили ватные тампоны – такая здесь была тишина. Я открыл сумку и не услышал звука раздвигаемой «молнии». Включил фонарик, направил его на своды, на стены, обозревая обветренный сизый камень. Наконец, решился крикнуть… И не услышал себя. Я попал, куда хотел. Теперь оставалось только молчать и ждать.
Я осторожно положил сумку на пол и сел на нее. Не хотелось застудить почки, проведя несколько часов на голом камне. Я полагал, что ждать придется достаточно долго. Пот медленно застывал на моем лице, хотелось курить, но я не доставал сигарет. Эту тишину нельзя было нарушать, засорять посторонними звуками. Чирканьем зажигалки, шагами, даже учащенным дыханием.
И когда я уже хотел посмотреть на часы, вдруг кое-что услышал.
Как будто рядом, в двух шагах от меня, появился человек и торопливо заговорил. Звук был таким ясным и чистым, что я даже подпрыгнул и включил фонарик. Но никого рядом не было. Только голос.
– Иди сюда, – сказал мужчина. Не Петр. Голос был совсем молодой. Он слегка охрип, от сырости или от волнения. – Дай фонарь, я хочу рассмотреть…
И звук шагов, как шлепанье капель пещерной воды о камень. Тот, кто говорил, наверняка постепенно уходил в глубь пещеры, но я-то слышал шаги все яснее, будто он приближался ко мне… Наступил на меня… Вошел в меня, совпал со мной, медленно продолжал шагать в моем теле…
И вдруг исчез. Растворился в тишине.
Я вытер лоб и все-таки достал сигарету. Петр не солгал. Но даже если через много лет кто-то услышит чирканье моей зажигалки, он все равно не узнает, кто именно здесь побывал. Кто сидел тут и ждал. Главное – не произносить ни слова, задержать дыхание.
Неожиданно в глубине пещеры раздалось пение. Пели женщины и мужчины, нестройным, заунывным хором. Я прислушался, уже без того первобытного ужаса, который испытал вначале. На этот раз звук не удалялся и не приближался, он застрял где-то вдали. Пели, казалось, по-русски, но я почти не мог уловить смысла, хотя слышал все достаточно ясно. Насколько я мог понять, речь шла о некоем белом голубе. Сколько я ни слушал поющих, больше не разобрал ничего. Но сами эти голоса… Я понял, что имел в виду Петр, когда говорил о голосах давно умерших людей. Разница между ними и современными звуками была разительная.
Голоса исчезли, и больше часа не происходило ровным счетом ничего. Меня начинало угнетать ощущение ватных тампонов в ушах. Впервые в жизни я не слышал собственного дыхания, и минутами у меня возникало ужасное подозрение, дышу ли я вообще? Жив ли еще? Что делаю здесь и сколько понадобится так просидеть, чтобы узнать то, зачем я приехал? Сутки? Неделю? Год? Сколько веков назад пел этот хор, поклонявшийся белому голубю? Кто в последний раз его слышал? Может быть, я первый? Но разве этого послания я жду?
Близился вечер. Оглядываясь на вход в пещеру, я видел, как извилистая щель понемногу начинает бледнеть. Потом она подернулась розовым туманом, каким заливались бледные щеки Елены, когда она размыкала влажные веки, лежа навзничь в постели и благодарно глядя на меня. Полгода назад – вечность назад.
– Ответь, – прошептал я в надежде, что этот тихий звук пещера у меня не украдет. – Скажи мне правду. Я здесь.
Что произошло, я до сих пор не знаю. Может ли звук быть разумен? Может ли голос умершего человека, давно и насильно оторванный от тела, вдруг ответить на зов?
– Вот ведь странное место, – сказала вдруг Елена. Я тут же закрыл глаза, сердце почти остановилось. Она стояла рядом. Я слышал ее дыхание возле моего уха, не слыша своего. Она запыхалась после долгого подъема в гору. – И как темно!
– Я зажгу фонарь, – ответил Петр. – Теперь смотри. Слушай.
Сорвалось несколько капель, или это моя жена сделала несколько шагов? Ее голос звучал почти у меня в мозгу. Она пробормотала:
– И забавно тут, и немножко страшно. Жаль, что он с нами не пошел.
– Хотел бы я знать… – неожиданно громко и резко заговорил Петр.
У меня было ощущение, что он подошел ко мне вплотную. Только ко мне или к ней?
А потом… Пауза – леденящая, ватная, мертвая. Голоса исчезли, сбежали от меня в глубь камня. Я вскочил, протянул руки, будто мог их поймать, и вдруг отшатнулся, едва не упал, ударенный пронзительным криком жены:
– Нет, нет, не надо! Не надо, не трогай меня, не…
– Рлайх! Ктулху! – утробно завыл в отдалении дикий хор, отнюдь не похожий на тот, что пел о белом голубе. По сей день не знаю, были то человеческие или звериные голоса. Или это могильный ветер выл в подземных трещинах, древних, как первые дни человечества, а то и еще древнее?
– Рлайх! – с мерзким торжеством прокатилось прямо надо мной. Казалось, рушится свод, осыпаются камни, время пущено вспять…
Я сам кричал, жалко и хрипло кричал, когда вылетел на склон горы. И мой голос показался мне единственным человеческим голосом на свете, где отныне жили только жестокие, уродливые твари, воющие хором в недрах земли. Только через полчаса я решился вернуться в пещеру и забрать брошенную сумку. Теперь я знал, куда мне идти и что делать.
Я добрался до серой избушки, когда совсем стемнело. Пронзительный воздух резал мне горло, а может, то была ярость – не знаю. Помню, что отворил дверь пинком, так же, как сделал это Петр, внося в дом тело Елены. Сидевший за столом человек обернулся и привстал.
– Прости, что не предупредил, – сказал я, переступая порог и ставя сумку на пол. – Захотелось тебя увидеть.
На его лице показалась неуверенная улыбка. Было странно видеть, как улыбаются губы, будто вырезанные из сероватого гранита.
