визиты, про то, как ты нашел труп, и про Машу, разумеется. А если соврешь, я тебя так взгрею, что мама не узнает! И уж конечно, не рассчитывай тогда на мои показания. Вот будет классно, когда я им скажу, что твоя мама соврала и никогда вы к нам не приходили! Ты этого хочешь?
Он сказал, что этого не хочет, что умоляет ее успокоиться, сейчас он все объяснит, все расскажет, но главного не поправить — он сам, своими руками погубил и выдал Машу.
— Мы с Сашей должны были призываться вместе, — рассказывал он, с каким-то маниакальным упорством макая конец сигареты в пепельницу, так что Анжелика не вытерпела и попросила этого не делать. — Но мать сказала — нет. Отец ничего не сказал, у него никогда не было своего мнения, как и у меня. Может, это у нас с ним наследственное, не знаю.
Может, такими нас сделала мать. Я ее не обвиняю.
Отец был художником, значительным в своем роде человеком, а кем была она? Никем. Никем для всех остальных. И потому, наверное, она пыталась стать всем для нас с отцом, навязывать нам свое мнение, свои взгляды, контролировать нас, даже унижать контролем. Так она самоутверждалась, она же очень честолюбивая, никто этого не знает, кроме меня. Я никого не обвиняю, но все получается так ужасно, что хуже некуда. Отец был художником. Я теперь понимаю, что он был плохим художником, но раньше он казался мне самым лучшим. Ну, я в то время ничего в этом не понимал… Единственная его вещь, которая мне нравится, это «Сердце из стекла».
Анжелика попросила объяснить, что это такое, и он пожал плечами:
— Ну, портрет матери с тем самым кубком. Я говорил тебе про этот портрет. Уж тут-то я не врал.
Но я говорю о том, что было двенадцать лет назад.
Мать стала рыскать по своим знакомым и в конце концов отмазала меня от армии, хотя я был совершенно здоров. Уж если ей что в голову западет — будьте спокойны, она это сделает. Я остался, а Саша ушел. Тогда-то все и началось. Появилась Маша. В первый раз я ее увидел на лестнице. Я рассказывал тебе, как видел ее вечером третьего мая? Так вот; и это правда, только все это было двенадцать лет назад. Мы вместе поднимались по лестнице, я позади нее. И все смотрел, как у нее на спине болтается коса.
В какой-то момент мне даже захотелось дернуть ее за косу, хотя я в жизни не делал этого с девчонками. Просто возникло такое желание. Один раз она обернулась и посмотрела на меня, когда мы уже поднимались на пятый этаж. Наверное, думала, что я собираюсь к ней пристать, что я вообще не из этого дома, а просто иду за ней. Потом я стал отпирать свою квартиру, а она позвонила сюда. Так я увидел ее в первый раз. Потом дядя Иван меня пригласил в гости…
— Отец Игоря?
— Игоря и Саши. Для меня это был отец Саши, потому что с Игорем я никогда не общался. Он ведь уже учился в институте. А я был так, никто. Хотя уже рисовал, но еще не думал, что стану художником. Мать сказала, что я им стану, но я теперь понимаю, что хорошим художником не стану никогда. И все же я любил рисовать.
Он наконец растерзал сигарету и тут же взял новую.
— Дядя Иван вспоминал со мной Сашу. Читал мне его письма, а мне Саша не писал. Он вообще писать письма не очень-то умел, а тут еще я от армии отмазался. Наверное, он меня даже чуточку презирал. А тетя Аня любила, когда я к ним приходил. Я тут часто бывал. Еще и потому, что дома мне тогда не нравилось. Там часто бывали скандалы, по всяким мелочам, а я этого просто не выношу. Ну, вот потому я и познакомился с Машей. Нас представили, но мы никогда с ней толком не разговаривали.
Ни разу. И зачем ей было со мной говорить? Я же ей не нравился, был еще совсем мальчишка. А ей было двадцать три года, и она была влюблена в твоего Игоря.
Последние слова он произнес с таким презрением, что Анжелика возмутилась:
— Почему это в моего? Такой же он мой, как и твой, а еще больше Машин.
— Ладно, помолчи, — неожиданно резко ответил Юра и продолжал:
— Они собирались пожениться. А я… Ну, что тебе сказать? Не то чтобы я влюбился в нее, но…
— Но влюбился, — закончила за него фразу Анжелика. — Я сразу увидела, в чем дело, когда вы тут встретились. А она на тебя никакого внимания не обращала?
— Никакого, — Юра нехотя усмехнулся, как бы давая понять, что сейчас это уже не имеет значения. — Я ее тогда нарисовал. Сперва по памяти, потому что не решался попросить позировать, да и рисовал я плохо. Потом показал ей рисунок, и она долго смеялась, сказала, что нос у нее вовсе не такой. И еще сказала, что если я хочу сделать ей портрет на память, то она согласна посидеть передо мной часика два. Тогда-то я ее и нарисовал, и получилось, знаешь… Мать увидела портрет и заявила, что я могу поступать в Строгановское училище. Отец был против, он не находил у меня особого таланта. Потом уже они сошлись на ВГИКе, но и это было трудно для меня. Поступал по блату, если честно… Позор сплошной. Короче, все это не имеет значения.
— А как твоя курсовая? — припомнила Анжелика. — Сделал?
— Да. А те рисунки так и пропали. Ну, вот и все, собственно, что я хотел рассказать. Маша пропала, я даже не успел отдать ей портрет. Потом пропал и дядя Иван. Спрашивать о них было бесполезно — Игорь и тетя Аня на вопросы не отвечали. Теперь-то я понял почему, Маша мне все рассказала, когда я ее провожал… Саша тогда вернулся из армии совсем в другую семью. Со мной он тоже больше не общался. Не потому, что я не хотел, нет, он сам не очень-то ко мне тянулся. Никто о Маше не говорил.
Что случилось и где она — я не знал. Ничего не знал, пока мать мне не сказала, что Маша тут была.
— Третьего мая?
— Третьего мая.
— Почему же она сама мне не рассказала об этом?
— Потому что она не любит женщин.
— А мужчин любит?
— Да ну тебя. Я же сказал — про Игоря сам придумал. Она бы меня взгрела, если бы узнала… Не говори ей.
— Не собираюсь, но все же, зачем она натравила тебя на меня?
— Да ни за чем. Когда она узнала, что Игорь мертв, то заявила, что его убила Маша. И что Машу явно никто не видал, кроме нее, и что если она не даст показания, то Машу никогда не заподозрят. И велела мне идти к тебе и описать Машу, как совершенно незнакомую женщину, чтобы ты уже сама соображала, как быть. А потом появилась кассета.
За руку меня никто поймать не мог, но я все же боялся, когда врал, что не знаю Машу… И думал, что удастся это скрыть.
— Все выдала ваша встреча у меня, — торжественно кивнула Анжелика.
— Нет. Выдал ее портрет. Сегодня у нас был кто-то из милиции и случайно увидел этот портрет. А мыто с мамой говорили в один голос, что Машу не знали и не видели. Сейчас нас опять вызовут и будут допрашивать. Боюсь, что придется все рассказать.
— О господи! Да чего бояться? Зачем все это было нужно? Почему вам было сразу не сказать, что видели ее и двенадцать лет назад, и третьего мая?
Все честь по чести?
— Мать не хотела.
— Да почему?
— Она Машу не выносила. У них была какая-то стычка… Еще тогда, давно, здесь. Мать зашла к тете Ане, увидела Машу и вдруг стала давать советы, что сперва ей нужно закончить институт и заработать себе на квартиру, а потом уж стеснять бедную московскую семью. Тетя Аня сказала, чтобы мама замолчала. А Маша ответила, что она же не претендует на ее сыночка. То есть на меня. Мама обозвала ее как-то, не говорит мне теперь как, и ушла. Она была просто в ярости, я помню, как она говорила отцу, что таких наглых девиц вообще нельзя пускать в Москву! Понимаешь, если бы мама сейчас стала давать против Маши показания, и оказалось бы, что между ними имела место та стычка, ей могли бы не поверить. Решили бы, что она оговаривает Машу нарочно.
— Какая чепуха!
— Но мать так решила, и попробуй ее сломить.
