Привидения являются в полдень

— У меня нет родителей, — просто ответил Дима. — А ты никогда об этом не догадывалась?

— Нет родителей? — ошеломленно спросила Катя. — Я не знала… Как же так… Почему ты мне не говорил?

— Да ты ведь никогда и не спрашивала. И всегда была больше занята собой, чем мною… Нет-нет, я тебя не упрекаю, зачем тебя упрекать. Ты права, что никогда не интересовалась моей жизнью. А жизнь-то, в общем, была паршивая…

— Но постой… — Катя удивленно смотрела на него, все еще не в силах прийти в себя. — Как же так? Почему же мы все считали, что ты сын каких-то влиятельных родителей?

— Вы считали? — Дима горько скривился и снова отхлебнул пива. — Где это вы считали? Кто это — вы?

— Мы, в школе. А кто… Из тех, кто так считал, осталась одна я.

— Ясно. Вы — четыре подружки. Вы всегда считали одно и то же — все вместе. Что одна, то и другая… Ира считала меня глупым, Лена меня презирала, Лика со мной кокетничала, а ты меня не замечала. Но вы все считали, что я ни в чем не нуждаюсь, так ведь?

— Да, так… А ты нуждался? Ты всегда был хорошо одет, и мы думали…

— Наивные вы девчонки! Значит, меня подвела хорошая одежда?

— Дима, но ты же сам рассказывал нам про своего отца! — вдруг вспомнила Катя. — Твой отец, который занимал какой-то пост в Министерстве по культуре и спорту! Это что, выдумка?

— Нет. Но он давно умер, когда я это рассказывал. Я, наверное, просто не закончил свой рассказ. Надо было рассказать вам: все это было давно, девочки, этого человека больше нет. И все стало бы на свои места. Не знаю, почему я все это вам не сказал. Наверное, не хотел вызывать к себе жалость?

— Понятно… А как же твоя мать?

— Мать? — Дима пожал плечами. — У нее всегда была своя жизнь.

— То есть она жива?

— Для меня — нет.

— Постой, как же так… Ты сказал, что родителей у тебя нет?! А мать жива?! Дима, ты что-то намудрил… Какая бы мать ни была…

— Ох, я знаю, что ты хочешь сказать! — вспылил Дима. — Какая бы моя мать ни была, она все равно мне мать — хорошая или плохая?! Да она просто…

Он задыхался, и Катя вдруг испугалась за него. Она никогда не видела, чтобы веселый Дима так волновался. Она попыталась его успокоить:

— Ну брось ты. Конечно, это твое личное дело, что думать о своей матери… Не надо сходить с ума. Я больше не буду тебя расспрашивать!

— Да и не надо расспрашивать. Я сам все тебе расскажу. Моя мать — проститутка.

Катя онемела. Дима сказал это так горько и серьезно, что у нее не возникло ни малейшего сомнения — он говорил правду.

— Она самая настоящая проститутка. Я могу повторить это слово сколько угодно. Я привык его повторять, но никогда никому не говорил этого. Я про себя повторял это слово всю жизнь… И мне этого было довольно, чтобы никогда не рассказывать никому о ней… Но тебе я расскажу. Я хочу, чтобы ты все знала обо мне, все… Я так устал молчать…

Он закурил и продолжал в более спокойном тоне:

— Она всегда была такой, сколько я себя помню… Нет, материальная нужда тут ни при чем. Никто не заставлял ее заниматься этим. Никто. Она сама выбрала такую судьбу. Ты ошибаешься, если представляешь ее на панели, всю размалеванную, в короткой юбке… Да в те времена такое было просто невозможно! Нет, мама поступала по-другому, она просто отдавалась всем, кто хотел этого. И красилась в меру. И одевалась совсем не так, как одеваются путаны. Одевалась, правда, очень хорошо и меня тоже одевала хорошо… Тут вы, девочки, были правы. Я ни в чем не нуждался. Но каково мне было знать, откуда все это берется? Она брала деньги у любовников. Их у нее было… Не соврать, штук двадцать.

Катя совсем окаменела. Она просто не знала, что можно сказать в ответ на это признание, а Дима все продолжал. Казалось, он счастлив возможности выговориться перед кем-то.

— Когда я учился в шестом классе, отец умер. Я думаю, мать была тому виной. Сердце у него было слабое, работа нервная… Да, он правда занимал какой-то пост в этом министерстве. Приходил всегда поздно. Усталый, нервный, вымотанный. Видел мать. Она всегда была чуть-чуть в подпитии, в расхристанном халате, с размазанным гримом. Это значило, кто-то сегодня у нас был. Я все это видел, ведь я приходил из школы, когда эти мужики еще были у нее. Мать никогда не показывалась с ними передо мной, они были в ее спальне… Я открывал дверь своим ключом, проходил к себе в комнату, закрывался там — у нас на всех дверях были замки… И врубал музыку на полную мощность. Чтобы ничего не слышать. Она всегда очень громко выдавала свои чувства. Они иногда тоже. Как ты думаешь, мог я считать такую женщину своей матерью?

— Не знаю, — выдавила из себя Катя. — Прости, но я же ничего не знаю… Говори, говори!

— Говорить? Хорошо, если тебя не тошнит. Дома у нас все было. Отец зарабатывал очень хорошо, у него была служебная машина, правда, личной не было… Он ездил в загранкомандировки, привозил шмотье… Мне и ей тоже. А она в этом шмотье принимала мужиков. Пойми, она занималась этим просто так… Из любви к этому делу. Ей надо было все больше любовников, все чаще их менять. Когда-то я выучил такое стихотворение:

Послушай, что Клавдий претерпевал,
Как почует супруга, что муж почивает,
То, дерзнув предпочесть палатинскому ложу рогожу,
И ночной башлык августейшая взявши блудница
Тотчас уходит, с собой одну лишь взяв служанку,
И под светлый парик волоса свои черные спрятав,
Входит она в вертеп, от тряпья устаревшего душный,
И в пустую отдельную клеть. Там она предстояла.
В золоте грудь, под именем ложным Лициски,
И казала свою, благородный Британик, утробу,
Тут, поцелуями встретя входящих и требуя денег,
Навзничь лежала она и многих вкушала дары.
А когда уже дев своих распускал содержатель,
С грустью она уходила, но что могла, хоть последней
Клеть запирала, еще горя раздражением страсти,
И утомясь от мужчин, уходила, еще не насытясь…

Дима читал эти стихи с каким-то застывшим, издевательским выражением на лице, и Катя слушала его, не шелохнувшись.

— Это Ювенал писал о Мессалине, супруге императора Клавдия, — пояснил он. — Немножко экзотично это звучит, зато прекрасно передает характер моей матери. Зачем ей это было нужно? Нормального ответа не было. Я теперь понимаю, что она была больна. Есть такая болезнь — бешенство матки. И Мессалина ею страдала, и моя мать — тоже. В какой-то мере они были супругами императоров, то есть моя мать тоже ни в чем не нуждалась, и многие женщины позавидовали бы ее материальному положению. Она не работала. У нее все было — квартира, муж, сын, любые тряпки. Но она, видишь ли, не могла жить без грязи. Купалась в ней, хотя понимала, что все ее осуждают. Странное дело — при всех своих прекрасных качествах она еще была и стыдлива… Ужасно боялась, что кто-то плохо про нее скажет… Скрывала этот свой порок, насколько могла. Но конечно, те мужчины, которые с ней были, не молчали… О ней шли самые чудовищные сплетни. Кто-то начал намекать отцу на работе, что моральный облик его супруги… Отец сгорал от стыда. У него пошли припадки — один за другим, сплошной чередой… Потом его увезли в больницу. Там он умер. Я повторю, что тогда я учился в шестом классе… В тот день, когда его хоронили, я почему-то твердил эти