Достоевским.
Только они открыли дверцу мини-бара, чтоб достать оттуда русские консервы и перекусить (до очередного званого ужина было еще ой как далеко, а Машка вся извелась, требуя еды), как в дверь постучали. В комнату ввалился Карл Решка — всегдашний присядкинский благодетель. Он потащил их обедать на Ратушную площадь. Они сели в довольно живописном месте — на открытом воздухе. Карл угощал. С давним знакомцем Карлом можно было не темнить. Валентина поблагодарила его за протекцию во «Франкфуртер рундшау». Карл знал, что как только Присядкин по тем или иным причинам закончит свою кремлевскую карьеру, все святое семейство немедленно переберется в Германию. В меру сил он уже несколько лет негласно помогал им если не пустить корни, то по крайней мере (если продолжать садоводческие аналогии) унавозить будущее место посадки. Карл был не только переводчиком Присядкина, но отчасти и его литературным агентом. Он вел переговоры с издательствами, содействовал заключению выгодных договоров. Он направлял денежные потоки на счет, открытый им в «Дойче банке» на имя Присядкина. Нечего и говорить, много при этом прилипало и к его рукам, Валентина это прекрасно понимала, но без Карла им бы никак не справиться с той грандиозной задачей, которую она перед собой поставила — перетащить семью на Запад. Перед ее глазами были прекрасные примеры. Про матерых диссидентов типа Буковского или Зиновьева, говорить не будем. Они были высланы на Запад, прижились там, получили гражданство, заняли неплохие места при университетах и не стремились вернуться на родину. Но и правозащитники новой генерации времени зря не теряли. Покойная Галина Васильевна Старовойтова успела пристроить сына в Англии, да и сама в последние годы бывала в России только наездами. Сергей Адамович Ковалев распределил свое многочисленное семейство поровну между США и Канадой (Вопрос газеты: «Скажите, как вы провели лето?» — Ответ: «Почти все лето я занимался охотой и рыбалкой в Канаде»). Сергей Борисович Станкевич обзавелся бизнесом в вошедшей в Европейское содружество Польше, проживает там с семьей и в ус не дует, заодно представляет интересы крупнейших российских компаний, хотя мог бы жить в Москве — в бывшей квартире сталинского секретаря Поскребышева, которую он успел приватизировать в краткую пору работы в Моссовете. Был такой, если помните, инвалид Илья Заславский, председатель Октябрьского райсовета. Как-то с супругой Аллой он отправился на лекции в Штаты, да так и не вернулся, осел с женой и ребенком в городе Сан-Диего. Алла перед отъездом, когда уже и виза была в кармане, зачем-то избралась в депутаты Московской городской думы, но ни на одном заседании на протяжении всего своего четырехлетнего депутатского срока, естественно, так и не появилась. Да что там далеко ходить. Даже Анька Бербер обеспечила своего великовозрастного сынка полноценным израильским гражданством, хоть и жил он по большей части в Москве, снимал документальное кино. Наверняка и внук ее имел исправные израильские документы. «Если не мы, так хоть Машка поживет нормальной жизнью», — часто думала Валентина.
— Ну что, Валя, тебе пришли какие-нибудь ответы на твои запросы?
— Да, из газеты «Франкфуртер рундшау». Предлагают работать у них в архиве и даже заполнить кадровую анкету какую-то.
— Не торопись, Валя, я думаю, будут и более интересные предложения. Игнатий, как ты думаешь, долго ты еще продержишься в администрации? — задал Присядкину прямой вопрос Карл. — Я же должен знать, когда вы сюда двинетесь.
— Ну пока я вроде сижу крепко, а там как знать. У нас, знаешь, все так быстро меняется. Людей не ценят.
— Карл, — перебила мужа Валентина, — в июне будущего года мы снова на Бодензее. Может так случиться, что наше временное пребывание там плавно перетечет в постоянное. Какие документы нам с собой взять?
— Ну до этого еще много времени. Вы окончательно решили?
— В том-то и дело, что не окончательно. Прежде всего, беспокоит судьба Машки. Она, конечно, поступит сначала в московский вуз, но потом, возможно, придется переводиться в Германию.
— Ну мы же это уже обсуждали. Тут вопрос в общем-то решен. К сожалению, никто из вас не еврей, поэтому по еврейской линии вас тут натурализовать не удастся. И тем более вы не этнические немцы. Я думаю, было бы неплохо, чтобы у вас к моменту приезда были на руках какие-то доказательства того, что вас преследовали в России за убеждения. Чтобы не было ощущения, что приехала благополучная семья и хочет сесть на шею немецкому налогоплательщику.
— Ну а мой статус бывшего президентского советника никак не будет учитываться?
— Для миграционных властей это минус. Значит процветал. Если только разведка заинтересуется и поможет, не знаю.
— Ну а какие могут быть доказательства преследований? — попыталась уточнить Валентина.
— Ну, например, публикации в печати, лучше немецкой, но можно и в московской, что на кого-то из вас было совершено покушение… Конечно, не дай бог, но все же подумайте… Самого покушения может и не быть, но публикация быть должна. Постоянные угрозы, хорошо чтоб в письменном виде. Надо, чтобы вы постоянно обращались в милицию по поводу угроз и преследования. Тут нужны реальные факты… Понимаете?
— Ну письма мы организуем, без проблем, — встряла в разговор Маша с набитым ртом.
— Маша, помолчи, — сделал ей замечание Присядкин, — это взрослый разговор.
— И смотри не трепанись где-нибудь, — добавила Валентина, строго глядя на дочь.
— Я вам могу привести пример одного вашего кинорежиссера, — продолжал Карл. — Он вообще-то тут был человек известный, при перестройке получил даже приз на кинофестивале. Но все-таки мы не были уверены, что ему дадут немецкий вид на жительство так вот сразу. Тогда в Москве на его жену совершили безобразное нападение в лифте их подъезда. И это все решило. Это была как бы последняя капля, подвигнувшая их просить в Германии политическое убежище. То есть решили-то они давно, но нашим властям все чего-то не хватало. Вы понимаете? А так даже сомнений ни у кого не вышло — давать или не давать вид на жительство. Дело было представлено как антисемитская выходка.
— Я попрошу Василия, и он на меня нападет в лифте, — тут же прямолинейно предложила Маша.
— Какого еще Василия? — удивился Присядкин.
— Какого-какого? Из будки! — раздраженно ответила Валентина.
— Из какой будки? — продолжал не понимать Присядкин.
— Которая стоит у нас под окном. Василий — охранник, я давно уже требую его уволить.
— Не уволишь! Не посмеешь! — завопила Маша.
— Ага, а он согласится потом сесть за попытку изнасилования? — резонно заметил Присядкин, так до конца и не сообразивший, о каком Василии и из какой будки идет речь. — Вот то-то и оно… Не будь ребенком, Машка.
— Короче, ребята, думайте, — сказал Карл. — А мне пора. Я так понял, вы улетаете послезавтра. Я приеду за вами в гостиницу и сам отвезу в аэропорт, так что еще поговорим. А вы подумайте над тем, что я вам сказал. Если вы наметили уехать — меньше благополучия, больше страданий.
— Погоди, Карл, — Валентина вспомнила, что еще не все обсудила. — Нам с Машкой для многократной Шенгенской визы нужна какая-нибудь бумажка из Германии. Это мне позавчера сказала Роза…
— Нет вопросов. Я с Розой созвонюсь, и мы все организуем.
— Спасибо. А, кроме того, ты ничего не сказал, как нам здесь пристроить книгу Игнатия. Ты взялся б ее перевести?
— Какую? «Я бог»?
— Ну да.
— Конечно, взялся б, если найдется издатель. Но с этим туго. Это все-таки не проза, а очень специфическая публицистика. Круг читателей такой книги ограничен. К тому же три тома, чтение трудное. Я, конечно, делаю, все, что могу, но пока не получается. Честное слово, Валентина, именно с этой книгой не получается.
— Ну ладно. Будем надеться, — сказала Валентина, а сама подумала: «Совсем мышей не ловит Карл. Надо искать ему замену». Как будто прочитав ее нехорошие мысли, Карл решил на прощание испортить им настроение. Он спросил:
— А вы уже видели последний том собрания сочинений Сергея Довлатова?
— Нет, не видели, — насторожилась Валентина. — А что там?
