она была в видавшем виды домашнем халате и тапках на босу ногу. Волосы были всклокочены, как у Анны Маньяни.
— Простите, а вы кто? — спросили они у ведьмы.
— А я жилец первого подъезда.
— Очень приятно. А мы приехали в гости к жильцу третьего подъезда.
— Это к кому же?
— А это, простите, не ваше дело.
— А вы в курсе, что вы должны ставить машину не внутри двора, а за воротами?
— Нет, мы не в курсе. Мы сказали, к кому мы, и перед нами открылись ворота. И сочтя разговор исчерпанным, молодежь невозмутимо проследовала дальше. Напрасно Валентина выкрикивала им в спину призывы продолжить разбирательство, напрасно подкрепляла их страшными угрозами — они ни разу не обернулись.
Тогда Валентина бросилась к будке. Оттуда торчал испуганный Василий. Он понял, что сейчас громы и молнии упадут на его голову.
— Я так и знала! Я так и знала! Если во дворе непорядок, значит на дежурстве ты. Почему эта машина вообще въехала во двор?
— А почему она не должна была въехать? Они приехали к Малинину, Малинин заранее позвонил в будку, даже дал номер машины. Вот они и въехали.
— Автомобили гостей должны оставаться за пределами забора.
— Мне об этом ничего неизвестно. Но я помню, что машины ваших гостей в прошлое мое дежурство стояли прямо у подъезда, хотя вы даже не предупредили, что они приедут.
— Это были машины из администрации президента, — с особым нажимом на слове «президент» сказала Валентина.
— Ну а разве это меняет дело. Если правило есть, оно должно быть одно на всех. И, кстати. Откуда вы знаете, что вот эта машина тоже не из какой-нибудь администрации, если уж на то пошло?
Валентина, прошедшая у своего водителя ликбез по части разгадывания номеров, в этой области теперь чувствовала себя уверенно. Она сардонически засмеялась:
— Василий, я точно знаю, какая машина к какой администрации относится. И вообще, Василий, должна вам заметить, что вы дерзки.
— Извините меня, Валентина Анатольевна, вы тоже дерзки. И даже более того.
— Я вас уволю.
— Не получится!
— Почему не получится?
— Потому! — и он посмотрел на нее настолько выразительно, что Валентина к ужасу своему сообразила, что дело тут вовсе не в возможном заступничестве Артема. Машка! Он намекает на Машку! Он в курсе, что Машка его защищает. Боже, неужели они трахаются! Какая ужасная мысль!
Как смел он, этот нахал из будки, этот простолюдин, прикоснуться к ее ребенку. К Машке, перед которой открыты двери лучших немецких университетов, к Машке, которая свой человек на посольских приемах, Машке, которая блистала на знаменитом Венском балу!
— Как я должна это понимать, Василий?!
— Понимайте, как знаете, — и наглец отвернулся от нее.
«Да, Машка, тоже хороша, нашла себе пару. Спору нет, красавчик, почти херувим. Но за душой-то ни копейки».
Валентина, конечно, так не оставила бы этот разговор, но ворота раскрылись и в них медленно въехал их черный BMW. Машина вползала во двор настолько медленно, что Валентине показалось, что это катафалк. Задняя дверь открылась, и изнутри красный, как рак, вылез Присядкин. Он явно был в крайне расстроенных чувствах. Вместо своего подъезда, он, как сомнамбула, направился к соседнему, но жена участливо взяла его под руку и повела в нужном направлении.
Валентина не забыла бросить последний испепеляющий взгляд в сторону Василия, но увидела, что тот уже демонстративно погрузился в чтение какой-то здоровенной книги, и на нее не смотрит. К сожалению, Валентина была близорука, и выскочила на улицу настолько спешно, что забыла дома очки. А были б на ней очки, она б прочла название книги: «Всемирная история отравлений».
— Ну давай, рассказывай! — потребовала Валентина от Игнатия, как только они поднялись наверх.
— Да что рассказывать. Все ясно. Как только я засобирался домой к тебе советоваться, меня как раз позвал Кускус. Прочитал мне мое же интервью. Там кое-что было подчеркнуто красным фломастером. Думаю, это президент подчеркнул.
— Брось, неужели у него больше дел нет, как только читать всякие вырезки из немецких газет.
— Насколько я знаю, он полжизни занимался тем, что ежедневно читал вырезки из немецких газет, — произнес неожиданно удачную реплику Присядкин. — Так что, может, привычка осталась.
— Да ладно. Сам же Кускус и подчеркнул, или референт какой-нибудь, — попыталась успокоить его Валентина.
— В подчеркнутом действительно мало крамольного. Придирки. Во всяком случае, можно поспорить. Но в твоем любимом «Рундшау» в качестве предисловия дали полностью мое выступление на конференции. Как информационный повод. Я, по мнению Кускуса, там критикую политику президента на Кавказе!
— Ну не знаю, я этого твоего выступления не слышала, ты меня туда не взял почему-то. Я знаю все в восторженном пересказе этой дуры Бербер.
— Это я тебя не взял?! Ты с Машкой помчалась рыться в уцененном тряпье!
Не могли трех часов подождать, горело у них. Если бы ты была рядом, может, всего этого бы не случилось.
— Я что — должна была тебе суфлировать, когда ты был на трибуне? Или выйти самой, загримировавшись под тебя? У тебя какие-то остатки мозгов остались? Ты мог ими там пошевелить?
— Валентина, если ты будешь хамить, я прекращу этот разговор.
— Ладно. Ну так что там такого было, вспомни, что тебе инкриминируется?
— Ну написано в газете, что я сравнил действия нашей власти в Чечне с действиями Сталина.
— Ты с ума сошел! Ты действительно сравнил? Или тебя передернули?
— Откуда я знаю, что я сравнил. Поинтересуйся у Берберши.
— Понятно, что еще?
— Что эту нацию нельзя победить, а следовательно не надо против нее воевать. Что надо строить там мирную жизнь, вкладывать огромные средства, чтоб обеспечить занятость, рост производства. Кузьма у меня ядовито попросил указать адрес, по которому средства следует перечислить. Типа дайте, говорит, банковские реквизиты, мы тут же перечислим. Мол, мы тут всю голову сломали, кто там в Чечне честнее всех, чтоб ему деньги на восстановление поручить. И, говорит, за четыре последних года такого человека не нашли. Может вы, говорит, Игнатий Алексеевич, нам поможете? Короче, издевался так, что я был близок к потере сознания. И в какой-то момент я просто выключился из разговора. Ну то есть полностью выпал из реальности.
— А потом вернулся?
— В смысле?
— В реальность вернулся?
— Ну вернулся…
— Надеюсь, ты сказал Кускусу, что этого всего не было в выступлении, что это провокация?
— Наверно, сказал. А может, и не сказал. Я не помню, что я сказал. Я не помню, понимаешь ты это, не помню! Не помню того, что час назад говорил Кускусу, не помню того, что говорил на прошлой неделе в Кельне!.. Не помню ничего… Валя, я болен! Я не могу больше работать! Мне тяжело… Меня выгонят — и это к лучшему. Если не выгонят — я сам уйду! Я не вынесу больше этого напряжения! Игнатий впал в истерику. Валентина с удовольствием задушила бы его сейчас своими собственными руками. Но вместо этого она заботливо спросила:
— Водочки хочешь?
