нибудь выпить?
— Да, спасибо, только не спиртного, у меня еще болит голова.
Медсестра уходит за питьем, а я рассматриваю свои старенькие изломанные ходики, лежащие на ночном столике, а потом новые часы — в груди, под смятой пижамой. Металлический циферблат со стрелками под стеклом. Над цифрой «12» красуется нечто вроде велосипедного звонка. От этих часов у меня покалывает в груди: такое ощущение, будто в меня вставили чье-то чужое сердце. Интересно, что еще собирается мне наплести эта странная дама в белом.
— В тот день, — продолжает медсестра, — когда Мельес ушел в город за новыми часами, чтобы хоть как-то вас утешить, вы попытались завести старые сломанные ходики. Вы это помните?
— Да… смутно…
— И по словам Мельеса, вернувшись, он застал вас на грани обморока, вы были в крови.
— Верно. У меня кружилась голова, и земля словно притягивала к себе…
— Дело в том, что у вас началось внутреннее кровотечение. Когда Мельес это понял, он вспомнил обо мне и срочно разыскал. Может быть, он слишком быстро забыл мои поцелуи, но сохранил в памяти таланты медсестры. Я успела остановить кровотечение в самый последний момент, но вы так и не пришли в себя. Мельес настоял на операции, которую обещал вам. Он говорил, что вы очнетесь в лучшем психологическом состоянии, имея в груди новое сердце-часы. Для него эта пересадка имела почти мистическое значение. Он очень боялся, что вы умрете.
Я слушаю, как она рассказывает мою историю, и мне кажется, что она говорит о ком-то другом, кого я знаю весьма отдаленно. Очень уж трудно сочетать все эти небылицы с моим представлением о действительности.
— Я была по уши влюблена в Мельеса, хотя он, прямо скажем, не отвечал мне взаимностью по- настоящему. И согласилась ухаживать за вами в первую очередь для того, чтобы иметь возможность видеться с ним. Но потом начала читать его книгу «Человек-трюк», и меня привлекла сама ваша личность. Так что я теперь с головой ушла в эту историю — в буквальном и переносном смысле. С той поры я вас и опекаю.
Я буквально онемел от изумления. Кровь бьется в висках толчками, посылая странные сигналы в мозг: «А вдруг это правда?.. А вдруг это правда?.. А вдруг это правда?..»
— По словам Мельеса, вы разломали свое сердце прямо на глазах Мисс Акации, желая показать ей, как страдаете и как любите ее. Глупый, а главное, бессмысленный поступок. Но вы только-только вышли из подросткового возраста и вдобавок сохранили при себе детские мечты, которые упорно смешивали с реальностью, чтобы выжить.
— Еще несколько минут назад я действительно был этим самым подростком с детскими мечтами…
— О нет, вы перестали им быть в тот момент, когда решили расстаться со своим старым сердцем. Вот именно этого и боялась Мадлен: она боялась, что вы станете взрослым.
Чем упорнее я твержу себе: «Невозможно!», тем упорнее у меня в голове звучит: «Возможно».
— Я просто пересказываю то, что прочла о вас в книге Мельеса. Он мне дал ее перед самым своим отъездом в Париж.
— А когда он вернется?
— Думаю, никогда. Он стал отцом двоих детей и много работает над изобретением движущейся фотографии.
— Отцом?..
— Вначале он писал нам каждую неделю — вам и мне. Ну, а теперь иногда не дает о себе знать долгие месяцы; по-моему, он просто боится узнать от меня о… вашей кончине.
— Позвольте, как это — долгие месяцы?
— Да ведь у нас сегодня 4 августа 1892 года. Вы пролежали в коме около трех лет. Я знаю, вам трудно в это поверить. Но взгляните на себя в зеркало. Посмотрите, как у вас отросли волосы.
— Сейчас я не хочу ничего видеть.
— В первые три месяца вы еще открывали глаза на несколько секунд, не больше. Потом, проснувшись однажды, произнесли какие-то слова о Мисс Акации и снова впали в беспамятство.
При одном упоминании о Мисс Акации во мне с прежней силой вспыхивает безумная любовь к ней.
— С начала нынешнего года ваши пробуждения становились все более регулярными. И вот сегодня вы окончательно пришли в себя. Знаете, люди иногда выходят даже из такой долгой комы, как ваша, это бывает. В конце концов, кома — всего лишь очень-очень долгий сон. И теперь вы здоровы — какое удивительное счастье! Мельес сошел бы с ума от радости… Однако вполне возможно, что у вас будут провалы…
— Какие провалы?
— Из такого долгого путешествия человек не возвращается совсем здоровым. Если вы помните, кто вы, — это уже необыкновенная удача.
Я ловлю свое отражение в застекленной двери мастерской. Три года! Эти слова звучат для меня похоронным звоном. Три года… Я — живой мертвец. Как ты провела эти три года, Мисс Акация?
— Значит, я действительно жив, или это сон, кошмар, а может, и смерть?
— Нет, вы целиком и полностью живы — очень изменились, но живы.
Первым делом я избавляюсь от мерзких трубочек, больно натиравших мне кожу на руках, затем привожу в порядок свои мысли и эмоции, одновременно поглощая настоящий, реальный обед.
Мисс Акация вновь завладела моими чувствами. Значит, дела мои не совсем плохи, раз меня тянет к ней так же сильно, как в день моего десятилетия. Нужно срочно ее разыскать. Я ни в чем не могу быть уверен, кроме одной вещи, самой важной на свете: я люблю ее. Одно лишь сознание того, что ее здесь нет, вызывает жгучую, невыносимую боль у меня в груди. Если я не попытаюсь ее разыскать, мне незачем больше жить.
У меня нет выбора, я должен вернуться в «Экстраординариум».
— Но вы не можете идти туда в таком виде!
И все же я бегу, даже не кончив есть, бегу в сторону города. Никогда еще я не бежал так медленно. Свежий воздух, врываясь в легкие, режет их, как стальным ножом; я чувствую себя столетним старцем.
На подступах к Гранаде белая известь на стенах домов смешивается с голубизной неба в необъятных красильнях охряно-желтой пыли. Где-то в переулке я встречаюсь со своей тенью и не узнаю ее. Как не узнаю и свое совершенно новое отражение, мелькнувшее в стекле витрины. Длинные волосы и борода придают мне сходство с Санта-Клаусом — до того, как он обзавелся толстым пузом и седыми космами. Но дело не только в этом. Я как будто раздался в плечах. Боли в костях изменили мою походку; кроме того, башмаки безжалостно натирают ноги, словно стали тесны. Завидев меня, детишки испуганно прячутся за юбками матерей.
На углу какой-то улицы мне бросается в глаза афиша, представляющая Мисс Акацию. Я долго разглядываю ее, содрогаясь от горького желания. Взгляд Мисс Акации стал тверже и острее, хотя она по- прежнему не носит очков. Зато у нее теперь длинные, покрытые лаком ногти. В общем, Мисс Акация выглядит еще прекрасней, чем прежде, а я — я стал первобытным дикарем в измятой пижаме.
Добравшись до «Экстраординариума», бегу прямиком к «Поезду призраков». При виде павильона во мне мгновенно просыпаются самые сладостные воспоминания. Увы, очень скоро к ним примешиваются и самые мрачные.
Я сажусь в вагончик и вдруг замечаю Джо. Он курит сигарету, сидя на площадке. Кажется, туннель стал шире и длиннее. И внезапно… внезапно я вижу Мисс Акацию, сидящую впереди меня, через несколько рядов. Сердце мое, молчи! Она меня не узнаёт. Сердце мое, молчи! Никто меня не узнаёт. Еще бы — я и сам едва узнаю себя. Джо пытается напугать меня наряду с другими посетителями. Дудки, это ему не удастся! Зато ясно, что талант душителя грез остался при нем: выходя из «Поезда призраков», он целует Мисс Акацию. Но на сей раз я не позволю себя раздавить. Ибо теперь аутсайдером буду я!
Мисс Акация затягивается сигаретой Джо. Этот интимный жест производит на меня такое же убийственное впечатление, как их поцелуй. Они стоят рядом со мной, всего в нескольких метрах, и я гляжу
