стремительная вода между тем подбиралась к островку, крошила его берега и вот-вот грозила затопить целиком…
По утрам деревня была полна радостного гомона. Завидев спешащих в поле колхозников, Родион торопливо уходил в горенку и, задвинув шторку на окне, глядел на широкую, в кудрявых палисадах улицу.
Тяжело урча, проезжала автомашина; в ней, стоя во весь рост, хохотали, толкались и визжали девушки. Многие колхозники ехали на велосипедах, слепяще вспыхивали на солнце спицы; потом возникал похожий на пулеметную очередь треск, и мимо окон, распугивая грудастых гусынь, приводя в трепет деревенских собак, вихрем проносился на мотоцикле Матвей Русанов. За машиной стлался голубой хвост.
«Надо бы и мне так! — думал Родион. — Упаковать в разобранном виде и багажом отправить домой. Сейчас бы оседлал и уехал! — И тут же спрашивал себя — А куда?»
От напряжения каменели желваки, и, распахнув шторку, Родион отходил от окна.
Когда в деревне все затихло, он подолгу сидел на крылечке или в садике. Рядом пристраивался Павлик и терпеливо выносил долгое и обидное его молчание. Как-то мальчик не выдержал и спросил:
— У тебя, папа, раны болят, что ты все морщишься?
Родион сжал губы и промолчал.
Мальчик не раздражал его. Ему даже было немного грустно, когда Павлик исчезал куда-нибудь на полдня и в избе наступала гнетущая тишина. Но вот к «папе» Родион так и не мог привыкнуть, и когда мальчик звал его так, точно сыпали за порот рубахи колючую мякинную труху. Как не вытряхивай, а трудно освободиться от ощущения странной неловкости. Хотя, в конце концов, чем ребенок виноват?
— Бабушка боится, что ты в город уедешь, правда, папа?
— Зачем?
— А тебе ж делать тут нечего. Ты же летчик! А где тут самолеты? — в голосе Павлика слышалась нескрываемая гордость.
«Почему летчик? — подумал Родион. — Ах, да, я совсем забыл о том, сбитом над Волгой летчике, настоящем отце ребенка».
— А когда мы поедем, маму Груню тоже с собой возьмем? — не унимался мальчик.
— А что, тебе жалко с ней расставаться?
— Ага! Ведь наша мама умерла. — Павлик говорил тихо и все норовил заглянуть Родиону в глаза. — А она знаешь, какая! Хорошая! Бабушку тоже заберем и дедушку, ладно? Пускай тут один Зорька останется.
— Чем он тебе досадил?
— А чего он меня никуда с собой не берет? Жалко ему? С чужими вон играет. Ленька Жудов только на голову меня выше, а Зорька его не гонит!
— Потерпи. Ты тоже скоро вырастешь большой, — Родион обнял мальчика. — Кем ты хочешь быть?
— Летчиком. Чтоб с тобой вместе сели на самолетики — и айда!
— Милый ты мой, несмысленыш! — Родион провел ладонью по мягким кудрям Павлика, потом быстро отдернул руку.
«Не хватало еще, чтоб я размяк и начал всех жалеть!»
Груня приходила с поля усталая, но старалась казаться бодрой. Он это прекрасно видел.
Она мыла свои огрубевшие, перепачканные землей руки, ужинала, скупо отвечая на вопросы стариков, и, записав что-то в полосатую тетрадочку, уходила в сени к Павлику.
«Ну что ж, пусть будет так! Тем лучше для нас обоих!» — думал Родион. Несмытое чувство вины перед ней мешало ему даже с самим собой быть искренним до конца.
Однажды он дольше обычного задержался в горенке, словно боялся встретиться с печальными и всегда почему-то виноватыми глазами матери.
Но в кухне еще была Груня. Она сидела на табуретке, низко нагнувшись к полу, молочно-смуглая нога ее стояла на разостланной холщевой портянке.
Услышав шаги, Груня проворно запеленала ногу, сунула ее и сапог, натянув его за ушки, притопнула и, повязывая на ходу платок, вышла.
Родион обвел медленным взглядом избу и заметил на подоконнике полосатую тетрадочку. «Забыла! И чего так бежит? Разве я кусаюсь?»
Он принял из рук матери стакан чаю, положил рядом тетрадку. «Дневник звеньевой колхоза «Рассвет» А. Васильцовой», — прочитал он на обложке.
— Ешь, остынут блины-то, — сказала мать. А Родион, отставив стакан, читал не отрываясь.
«1 августа. Участок отвоевали на пойме реки, с неглубоким залеганием грунтовых вод. Черный пар. В прошлом году на пяти гектарах склона сеяли овес. Самое лучше место в севообороте для озимой пшеницы. Нет хуже, когда приходится сеять на выборочных землях. Но три гектара Краснопёров подсунул чистого пара, идущего по клеверному пласту, не захотел нарезать в другом поле. На курсах, помню, рассказывали, что после клевера озимь взойдет яркая, но обманчивая, слишком много напитается азотом и уйдет под снег в изнеженном состоянии. Придется за этим клином ухаживать, как за малым дитем.
5 августа. Перед посевом провели культивацию, унавозили землю. Результаты неплохие — двадцать тонн на каждый гектар. На весну запасли суперфосфатов, калийной соли. Будет чем поддержать пшеничку.
В «Основах агротехники» прочитала: «Кормилица крестьянина — не земля, а растение», Тимирязев. Если деду Харитону или другим старожилам сказать, обидятся.
Как это плохо, что зяблевая вспашка на отведенном нам участке проводилась плугами без предплужников! Плохо, что не было и осеннего лущения жнивья. Значит, не все правила агротехники будут соблюдены. Надо теперь восполнить эти пробелы дальнейшей обработкой почвы и весенним уходом.
10—15 августа. Пять дней не уходили с поля в деревню, спали по три-четыре часа. Я не слезала с дисковой сеялки — следила за нормой высева, прямолинейностью рядков.
Расчет нормы высева такой — 500–600 зерен на квадратный метр. Глубина заделки, семян — 7–9 сантиметров.
17 августа. Ваня Яркин в эти дни не отстает — взял все мои книжки по агротехнике. Изобретает какой-то плуг.
21 августа. Проклюнули нежные всходы! Душа радуется, как хороши! Не сглазить бы! Там, где был овес, — бледнее, а где клевер — ярче, наряднее. Если поднимутся высоко, придется подкосить, такими в зиму их отпускать опасно, как бы не вымокла. Не забыть: весной, как начнут куститься, посыпать междурядья перегноем, чтоб меньше испарялась влага и глохли сорняки.
Составили акт проверки семян на всхожесть — 99 процентов. Где же мы потеряли один процент? После кущения это были бы миллионы стеблей.
25 августа. Прошел дождь, наверно последний. Иринка предложила прямо под дождем разбросать золу и помет подкормить озимку. И как это я сама не догадалась использовать случай и самим не разводить удобрение! И время самое удачное — до устойчивых заморозков не больше 20 дней. Ай да Иринка! На будущий год ей смело можно поручить вести звено.
Вечером прочитала у Вильямса: «Нужно твердо запомнить, что борона — орудие ухода за растением, а не орудие обработки почвы», И в науке приходилось доказывать эту простую мысль! Но ведь она всю агротехнику старую выворачивает! А сколько нужно было положить сил, чтобы люди поняли это и к жизни применили! Многие и сейчас не понимают этого. Как я мало знаю! Вот она, наука-то! Дотянуться ли мне до нее?
15 сентября. Весь день возили на участок хворост, делали из тычинок подсолнуха кулисные ряды.
Зорьке была сегодня взбучка. Сколотил целую команду и давай воровать по дворам золу и куриный помет. Ну и попался на глаза одной сварливой хозяйке — та подумала, что он яйца воровать залез, крик подняла. А когда он признался, что его больше помет интересовал, всё на меня свалили. Я, дескать, его подговорила на такие выходки. Ну, что за напасть! Спрашиваю я его: «Ну, зачем ты так? Попросил бы лучше, разве бы отказали в таком золоте?» А он говорит: «Просить никакого интересу нет!»
