будто в не прибавилось: Паша Коврова что-то доказывала учителю, звенел телефон, и секретарша то и дело снимала трубку, тракторист листал «Краткий курс».
Груня вдруг с ужасом подумала о том, что бюро райкома, конечно, не утвердит ее кандидатом партии. Ведь она в «Кратком курсе» и то не разобрала все как следует. Особенно трудной была четвертая глава. «Ведь все просто и ясно написано, — думала она, с нескрываемой завистью поглядывая на тракториста, — а я сколько раз читала, а чувствую, еще не до всего дошла, не все мне открылось!»
Гулко, с медлительной торжественностью стали бить большие стенные часы. Груня машинально начала считать удары и, хотя глядела на светлый круг циферблата, спуталась.
Пашу Коврову пригласили в кабинет. Груня слышала, как гудел за дверью ее голос, смотрела на притихшего, отложившего книгу тракториста. Она встала и начала ходить по комнате, трогала пылавшие щеки, смотрела в окно. За палисадом, на пруду плавали белые гуси, садилось солнце — точно выплескивалась через край горы огненная лава, пруд до дна был охвачен пламенем, гуси тихо покачивались на розовой ленивой волне.
Груня не знала, сколько времени пробыла а кабинете Паша Коврова, но когда та, сияющая, разрумяненная, показалась на порожке, она бросилась к ней.
— Ну что, Прасковья Ивановна? Что?
— Милая ты моя, — разнеженно и тихо сказала, словно пропела, Паша Коврова, — дай я тебя поцелую! — Она прижала к себе Груню, в глазах ее блестели слезы. — Ой, какая я счастливая!.. Иди, тебе велели…
— Мне? — переспросила Груня.
Паша Коврова кивнула ей, и Груня, замирая от внутренней дрожи, открыла дверь в кабинет.
Она быстро оглядела всех сидящих за длинным, похожим на букву «Т» столом, и даже Новопашин и Ракитин показались ей сейчас строгими и недоступными.
— Садитесь, — пригласил Новопашин, но Груня продолжала стоять и смотреть на всех.
— Здравствуйте, — сказала она.
Новопашин снова пригласил ее, и она села, положив дрожащие руки на затянутый фиолетовым плюшем стол. Перед ней сверкал графин с водой, стояла розовая раковина пепельницы, неподалеку лежала маленькая черная трубочка секретаря, и, взглянув на нее, Груня начала понемногу успокаиваться.
Когда ей задали первый вопрос и попросили рассказать о себе, в сознании Груни вдруг наступила удивительная ясность. Она улыбнулась и, чуточку заикаясь и краснея, начала рассказывать. Новопашин кивнул ей: довольно, но она продолжала говорить, и он, улыбаясь, повторил свою просьбу.
— Почему вы хотите быть членом партии? — услышала Груня, обернулась, но так и не догадалась, кто же задал ей этот вопрос.
Все смотрели на нее с одобряющей внимательностью, и она вдруг подумала, что ей совсем нечего волноваться. Рядом сидели старшие тозарищи, которые всегда помогут ей, если она ошибется.
— Я так думаю, — глядя на искрящуюся графине воду, проговорила она, — тот, кто не только нынешним днем живет, но и о завтрашнем думает, кто не хочет на месте топтаться, а хочет идти вперед и других за собой вести, тот должен быть с партией… В ней он будет и сильнее, и смелее, и больше даст для народа!..
— Верно, — сказал Новопашин и, сунув в угол рта трубку, всосал в нее беспокойное пламя спички. — Что вы теперь собираетесь делать?
— Такой урожай, что мы нынче собрали на рекордных участках и больших площадях, мы должны в конце пятилетки со всей плошади колхоза взять — это главней главного задача! — Груня загнула один палец на руке, — Еще хочу попробовать смешением культурных трав создать скороспелую залежь, — рядом с прижатым пальцем лег другой, — Будем прививать на наших землях новые сорта, проведем гибридизацию культурных трав с местными дикорастущими, с будущего года начнем внутрисортовым скрещиванием обновлять семенные наши фонды, — на фиолетовом плюше лежал уже крепко сжатый кулак.
— Как у вас с мужем? — неожиданно строго спросил Ракитин.
Груня не ожидала от него такого вопроса, смутилась, растерянно посмотрела на его спокойное — ни тени волнения! — лицо и, выдержав пристальный, ничем не замутненный взгляд, ответила сдержанно и тихо:
— У нас все хорошо…
Голосование прошло так быстро, что она не успела встревожиться; бюро райкома единогласно утвердило решение общего собрания о принятии ее в кандидаты партии.
— Желаю вам успеха! — сказал Новопашин и пожал ей руку.
— Спасибо…
Груня пошла из кабинета, но у двери обернулась.
— Мне можно домой ехать?
— Да, да, конечно. Счастливого пути вам!
Она не помнила, как вышла на крыльцо. Вечерняя прохлада обласкала ее разгоряченные щеки.
Широкая улица села была рассвечена огнями, за садом поднималась луна — текли в небо дрожащие голубые отсветы, из мощного репродуктора на высоком столбе катились волны величаво-торжественной музыки.
— Ой, до чего ж мне хорошо, Родя, милый! — прошептала она.
Она стояла, тихая и радостная, словно взошла на вершину горы и отсюда открылась ей бесконечно далекая, зовущая даль.
Поток музыки в репродукторе иссяк, в проулке загудела машина, свет фар расколол улицу пополам.
Груня выбежала на дорогу, подняла руку. Ослепляя ее, машина затормозила.
— Мимо «Рассвета» случаем не поедете?
— Садись, довезем.
Груня легко забралась в кузов, и в это время вдруг раздался из репродуктора негромкий голос, от которого у нее зашлось сердце:
«Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?»
Машина дернулась и побежала, подметая косой тенью улицу, распугивая шарахающиеся в стороны тополя. Груня держалась за крышку кабины, глядела на летящие мимо огоньки изб, палисады, белые дымки над крышами и слушала полный ликования голос, который репродукторы передавала друг другу, как эстафету:
«Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?..»
Прогомонил мимо освещенный клуб — точно пароход! Вырвалась из распахнутых его окон и долго не отставала звенящая песня. Прогудел под колесами новый мост, ловя машину в сетчатую тень. Луна обливала сиянием горы и улицы, падала в бездонное озеро, и уже где-то на окраине догнал Груню сильный и властный голос:
«Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постараниваются и дают ей дорогу другие народы и государства…»
Машина вырвалась в открытое поле и мчалась лунной степью.
Ветер трепал Грунины волосы, пел в ушах, выдувал из глаз слезы, а ей казалось, что она плачет от нежданной, окрылившей сердце радости и невысказанного восторга.
