— Может, все-таки стоит дождаться врача, мадам? — спросил Юджин по-английски. — Вам ведь может стать плохо в такси, и тогда вы…
Он еще продолжал что-то говорить, ведя себя при этом как-то неестественно, — жестикулировал, не к месту улыбался, стряхивал пепел на алый ковролит, — когда меня осенила страшная догадка, от которой лоб покрылся испариной: он понял все еще до того, как моя конвоирша раскрыла свой поганый рот.
Надо было что-то предпринимать. Но что? Даже если не учитывать мою вконец расшатанную нервную систему, мне вовсе не хотелось получить пулю в грудь. Особенно в ситуации, когда все плохое, казалось, было уже позади. Я не знала, как именно отреагирует попутчица на мою попытку перехватить инициативу, но решила все же действовать активно, сохраняя в глубине души слабую надежду, что ее нервы окажутся крепче моих:
— Ты подожди меня здесь, я провожу даму до такси и вернусь…
После первых двух слов рука с пистолетом у моей груди напряглась, потом это напряжение чуть ослабло, а к концу фразы и вовсе спало. Судя по реакции леопардовой конвоирши, я действовала правильно. И в тот же миг я почувствовала огромное облегчение, словно перешла в состояние невесомости. И вовсе не потому, что обещанные мне девять пуль так и не покинули обоймы.
«Господи, до чего же здорово! — думала я. — Значит, они еще не знают, кто такой Юджин. Они еще не успели как следует разобраться в этой истории и вычислить его истинную роль. По всей видимости, он для них — просто смазливый плейбой, беззаботный американец, привыкший сорить долларами в Европе, которого я закадрила, чтобы с большим запасом надежности смыться отсюда. В противном случае они постарались бы сделать все, чтобы мой попутчик не остался в стороне от торжественной церемонии водворения тела франкофонной кагэбэшницы в пресловутое такси. Конечно, будь у них чуть больше времени и происходи все это не в цивилизованной Голландии, а где-нибудь в Польше или Болгарии, они бы и его прихватили за компанию. Но им некогда. Они торопятся, они не могут действовать так, как привыкли дома, — нагло, свободно, не встречая ни малейшего сопротивления…»
— Ты уверена, что справишься одна, дорогая? — Юджин задал этот вопрос самым естественным тоном интеллигентного кавалера, беспокоящегося о внезапно возникших проблемах близкой ему женщины (или мне просто очень хотелось, чтобы в глазах окружающих, и в первую очередь гарпии с пистолетом, этот вопрос воспринимался именно так). Но я прекрасно видела, что внутренне Юджин весь сжат, как стальная пружина, готовая в любую секунду выпрямиться и полоснуть. Ах, как хорошо я научилась разбираться за эти недели в страшных нюансах человеческой натуры, запрятанных так глубоко, что в нормальной обстановке их и не заметишь вовсе! Таким же собранным и готовым к мгновенному действию выглядел Витяня на вилле в Буэнос-Айресе. И дубообразный Андрей, в упор расстрелявший на крыше виллы светловолосого американца. И напоминавший иллюстрацию из «Пари-матч» Габен, когда я задавала ему НЕ ТЕ вопросы. И Тополев, приставивший пистолет к моему виску… Эта живая галерея, со скоростью света промелькнувшая в моей памяти, всколыхнула во мне единственное чувство — какую-то щемящую, пронзительную тревогу за того красивого и доброго мужчину, которого судьба так расточительно-щедро вытолкнула мне навстречу и которого теперь с той же легкостью отбирала обратно. Теоретически я все знала о врожденной способности женщин к самым изощренным формам самопожертвования. Мне казалось, знала настолько хорошо, что даже позволяла себе расписывать и анализировать это бесценное качество слабого, но очень сильного пола в своих статьях и рецензиях. Но только там, в аэропорту Схипхол, я, одинокая, бездетная и до недавних пор достаточно независимая баба, поняла наконец, что это такое. Что представляет собой состояние, когда непосредственная угроза твоей жизни, мрачная перспектива провести остаток дней за решеткой, лишение любимой работы, бесчестье и обреченность, все плохое, мерзкое и отвратительное, что реально угрожает тебе лично, проваливается в какую-то бездну, перестает иметь даже микроскопическое значение, растворяется в воздухе и только одна мысль жжет мозг раскаленной спиралью: уберечь его! Спасти любой ценой! Сделать так, чтобы ему не было больно!
— Мадам уже легче, дорогой… — я старалась не смотреть Юджину в глаза, боясь разреветься в самый неподходящий момент и спровоцировать то, чего так старалась избежать. — Не волнуйся, я скоро вернусь…
— Хорошо. Я буду тебя ждать.
Эта фраза была обращена уже мне в спину, поскольку бандерша в очередной раз больно ткнула меня стволом, и мы направились к выходу. Сделав несколько шагов, я вдруг споткнулась, и эта поганка, словно угадав мое желание, прошипела:
— Не оглядываться!
«А может, она и права, — думала я, покорно подчиняясь направляющим тычкам. — Не надо оглядываться. Подальше от него. Как можно дальше. Их интересую я. Вот и замечательно! Они меня получили. А что, могло быть как-то иначе? И что это ты себе вбила в голову? Любимый человек, чемоданы с красивыми вещами, первый класс, Америка… Это все не для вас, гражданка Мальцева! Помните у О’Генри: „Банкроты всегда должны платить по векселям“? И вообще, Валентина Васильевна, ты и так получила слишком много. Ну, признайся, перестань разыгрывать великомученицу: ведь ты была счастлива в эти короткие денечки? Даже несмотря на царивший вокруг кошмар? Правильно, была. Ну и хватит. Погуляли, поразвлекались, понежились в буржуазных ванных да в ресторанах, помечтали — пора и честь знать! Домой!..»
Странно! Когда полчаса назад мы с Юджином шли на регистрацию, зал аэропорта казался мне неестественно большим. Теперь же я вместе со своей конвоиршей пересекла его в считанные секунды. События разворачивались настолько стремительно, что впоследствии, пытаясь восстановить их, я могла воспроизвести в памяти лишь какие-то смазанные эпизоды — лица, движения рук, шорохи раздвигающихся дверей…
Метрах в десяти от выхода, у красно-белого бордюра тротуара, нас действительно поджидало такси — серый «ситроен» со светящимся обручем на крыше. На какое-то мгновение пистолет астматички с Лубянки оставил в покое мою грудь. Задняя дверца машины распахнулась, и толстуха коротко приказала:
— В машину, живо!
И тут я все-таки оглянулась. Это длилось буквально секунду. Что или кого я хотела увидеть? Несколько человек, входящих в ярко освещенный изнутри аквариум аэровокзала? Рубиновые огни исполинского авиалайнера, всплывшего над Схипхолом? Густые хлопья снега, мягко падавшие на леопардовую шкуру моей «пациентки»?..
— В машину, я сказала! — тихо рявкнула по-русски эта толстая гадина и на сей раз уже ощутимо толкнула меня в спину. Я ввалилась в затемненный салон такси, больно ударившись о подголовник переднего кресла.
— Эй, девушка, полегче! — хохотнул сидевший рядом с водителем человек в драповом пальто. — Так ведь и без головы остаться можно.
Через секунду машина охнула и заметно осела под тяжестью опустившейся рядом со мной конвоирши.
— Поехали! — скомандовала она, и «ситроен» резко взял с места. Едва только выехали на шоссе, она повернулась ко мне:
— Сложи руки вместе и вытяни перед собой.
Я молча выполнила приказание.
— Это тебе украшения к твоему модному ансамблю, сучка! — прошипела она, защелкивая на моих запястьях тяжелые наручники, соединенные толстой цепью. — А чего, смотрится!
Сидевший рядом с водителем человек вновь хохотнул, после чего перегнулся в проход между передними креслами и протянул сигареты моей конвоирше:
— Ну как ты, Елена?
— Умаялась, мать их! — она взяла сигарету, прикурила от услужливо протянутой зажигалки и с шумом выдохнула густой дым. — Хвоста нет?
— Да вроде все чисто, — откликнулся водитель, скосив глаза в боковое зеркальце.
— А что это ты вертелась, курва жидовская? — слоноподобная Елена с очевидным усилием сделала пол-оборота и выпустила мне в лицо струю дыма. — Кого это ты там, у входа, выискивала?
Я молчала.
