– Кто заперся-то, Хиония Алексеевна?
– Да Сергей Александрыч… Ах, боже мой! Да неужели вы так уж ничего и не слыхали?
– От кого мне слышать-то… Заперся, значит, дело какое-нибудь есть… Василий Назарыч по неделям сидит безвыходно в своем кабинете. Что же тут особенного?
Но Хиония Алексеевна не унялась и совершенно другим тоном спросила:
– А как здоровье Nadine?
– Не совсем, кажется…
– Скажите… Как жаль! Нынешние молодые люди совсем и на молодых людей не походят. В такие ли годы хворать?.. Когда мне было шестнадцать лет… А все-таки такое странное совпадение: Привалов не выходит из комнаты, занят или нездоровится… Nadine тоже…
Эту пилюлю Марья Степановна проглотила молча. В течение целого часа она точно сидела на угольях, но не выдала себя, а даже успела нанести несколько очень чувствительных ударов самой Хине, рассчитывавшей на слишком легкую добычу.
– Как здоровье Василья Назарыча? – невинным тоном осведомилась Хина, как опытный стратег, оставив самый сильный удар к концу. – В городе ходят слухи, что его здоровье…
– Ему лучше. Вероятно, он скоро отправится на прииски…
Невозмутимое спокойствие Марьи Степановны обескуражило Хину, и она одну минуту усомнилась уже, не врали ли ей про разорение Бахаревых, но доказательство было налицо: приезд Шелехова что-нибудь да значит.
– Ах, я совсем заболталась с вами, Марья Степановна, – спохватилась Хина, допивая чашку. – Мне еще нужно поспеть сегодня в десять мест… До свидания, дорогая Марья Степановна!..
Хина в сопровождении Верочки успела торопливо обежать несколько комнат под благовидным предлогом, что ошиблась выходом. Ее одолевала жажда взглянуть на те вещи, которые пойдут с молотка.
– Ах, какая прелестная ваза! Какой милый коврик… – шептала Хина, ощупывая вещи дрожавшими руками; она вперед смаковала свою добычу и успела прикинуть в уме, какие вещи она возьмет себе и какие уступит Агриппине Филипьевне. Конечно, себе Хиония Алексеевна облюбовала самые хорошие вещи, а своей приятельнице великодушно предоставила все то, что было похуже.
VII
Утром, когда Лука и Данилушка распивали чай, в передней послышался нерешительный звонок.
– Кому бы это быть? – недоумевал Лука, направляясь к дверям.
У подъезда стоял Привалов. В первую минуту Лука не узнал его. Привалов был бледен и смотрел каким- то необыкновенно спокойным взглядом.
– Марью Степановну можно видеть? – спрашивал он.
– Можно, Сергей Александрыч… обнаковенно можно! Да штой-то из лица-то как вы изменились? Уже не попритчилось ли што грешным делом?
– Да, немножко попритчилось, – с улыбкой ответил Привалов. – Прихворнул…
– Ах ты, грех какой вышел… а?..
Когда Привалов повернулся, чтобы снять пальто, он лицом к лицу встретился с Данилушкой. Старик смотрел на него пристальным, насквозь пронизывающим взглядом. Что-то знакомое мелькнуло Привалову в этом желтом скуластом лице с редкой седой бородкой и узкими, маслянисто-черными глазами.
– Небось не признаете? – проговорил Данилушка улыбнувшись.
– Это вы… Данила Семеныч?..
– Как две капли воды.
Они поздоровались.
– А я у вас был, Сергей Александрыч, – заговорил своим хриплым голосом Данилушка. – Да меня не пустил ваш холуй… Уж я бы ему задал, да, говорит, барин болен.
– Да, я действительно был болен.
Эта неожиданная встреча не произвела впечатления на Привалова; он даже не спросил Данилушку, давно ли он приехал с приисков и зачем. Наружное спокойствие Привалова прикрывало страшную внутреннюю борьбу. Когда он еще брался за ручку звонка, сердце в груди вздрогнуло у него, как спугнутая птица. Данилушку он видел точно в тумане и теперь шел через столовую по мягкой тропинке с каким-то тяжелым предчувствием: он боялся услышать знакомый шорох платья, боялся звуков дорогого голоса и вперед чувствовал на себе пристальный и спокойный взгляд той, которая для него навсегда была потеряна. Весь бахаревский дом казался ему могилою, в которой было похоронено все самое дорогое для него, а вместе с ним и его собственное сердце…
В дверях столовой он столкнулся с Верочкой. Девушка не испугалась по обыкновению и даже не покраснела, а посмотрела на Привалова таким взглядом, который отозвался в его сердце режущей болью. Это был взгляд врага, который не умел прощать, и Привалов с тоской подумал: «За что она меня ненавидит?»
– Мама в гостиной, – холодно проговорила Верочка, когда Привалов поравнялся с ней.
– Мне можно ее видеть?
– Да.
Марья Степановна сидела в кресле и сквозь круглые очки в старинной оправе читала «Кириллову
