— Не перешибай ты его! — останавливал Тарас. — Старичок древний, как раз запутается… Ну-ка, дедушка, еще стаканчик кувырни!
— Большая партия была… — продолжал Мина, точно пережевывая каждое слово. — В кандалах выгнали на работу, а места по Мутяшке болотистые… лес… Казаки за нами с нагайками… Битва была, а не работа. Ненастье поднялось страшное, а хлеб-то и подмок… Оголодали, промокли… Ну, Разов нагнал — и сейчас давай нас драть. Он уж без этого не мог… Лютый человек был. Ну, на Мутяшке-то мы цельный месяц муку принимали, а потом и подвернись казакам один старец. Он тут в лесу проживал, душу спасал… Казаки- то его поймали и приводят. Седенький такой старец, а головка трясется. Разов велел и его отпалыскать… Ну, старец-то принял наказание, перекрестился и Разова благословил… «Миленький, — говорит, — мне тебя жаль, не от себя лютуешь». Разов опять его бить… Тут уж старец слег: разнемогся вконец. И Разова тоже совесть взяла: оставил старца… Ну, мы робим, ширпы бьем, а старец под елочкой лежит и глядит на нас. Глядел-глядел, да и подзывает меня. «Что вы, — говорит, — понапрасну землю роете?.. И золото есть, да не вам его взять. Не вашими погаными руками…» — «Как же, — говорю я, — взять его, дедушка?» — «А умеючи, — говорит, — умеючи, потому положон здесь на золоте великий зарок. Ты к нему, а оно от тебя… Надо, — говорит, — чтобы невинная девица обошла сперва место то по три зари, да ширп бы она же указала…» Ну, какая у нас в те поры невинная девица, когда в партии все каторжане да казаки; так золото и не далось. Из глаз ушло… На промывке как будто и поблескивает, а стали доводить — и нет ничего. Так ни с чем и ушли…
— Ну, а про свинью-то, дедушка, — напомнил Тарас. — Ты уж нам все обскажи, как было дело…
— Тоже старец сказывал… — продолжал Мина, с трудом переводя дух. — Он сам-то из Тайболы, старой веры… Ну, так в допрежние времена, еще до Пугача, один мужик из Тайболы ходил по Кедровской даче и разыскивал тумпасы. Только дошел он до Мутяшки, ударил где-то на мысу ширп, и что бы ты думал, братец ты мой?.. — лопата как зазвенит… Мужик даже испугался… Ну, собрался с духом и выкопал золотой самородок пуда в два весом. Выкопать-то выкопал мужик, да испугался… Первое дело, самородок-то на свинью походил: и как будто рыло, и как будто ноги — как есть свинья. Другое дело, куды ему деваться с самородком? В те поры с золотом-то такие строгости были, одна страсть… Первого-то мужика, который на Балчуговке нашел золото, слышь, на смерть начальство запороло… Вот тайбольскому мужику и сделалось страшно…
— Да не дурак ли? — вздохнул угнетенно Петр Васильич. — Бог счастья послал, а он испугался…
— Не перешибай! — оборвал его Тарас. — Дай кончить.
— И сделалось мужику страшно, так страшно — досмерти… Ежели продать самородок — поймают, ежели так бросить — жаль, а ежели объявить начальству — повернут всю Тайболу в каторгу, как повернули Балчуговский завод. Три ночи не спал мужик: все маялся и удумал штуку: взял да самородок и закопал в ширп, где его нашел. А сам убежал домой в Тайболу и молчал до самой смерти, а когда стал помирать, рассказал все своему сыну и тоже положил зарок молчать до смерти. Сын тоже молчал и только перед смертью объявил все внуку и тоже положил зарок, как дедушка.
— Ах, дурак мужик!.. — воскликнул Кишкин. — Ну, не дурак ли?
— Да еще какой дурак-то: бог счастья послал, а он его опять в землю зарыл… Ему, подлецу, руки по локоть отрубить, а самого в воду. Дурак, дурак…
— Удавить его мало! — заявил со своей стороны Тарас. — Да ежели бы мне бог счастья послал, да я бы сейчас Ястребову в город упер самородок-то, а потом ищи… Дурак мужик!..
Вся компания разразилась такой неистовой руганью по адресу мужика, закопавшего золотую свинью, что Мина Клейменый даже напугался, что все накинулись на него.
— Да ведь это не я, братцы! — взмолился он, забиваясь в угол.
— Ах, дурак мужик!.. Живого бы его изжарить на огне… Дурак, дурак!
Даже скромный Яша и тот ругался вместе с другими, размахивая руками и лез к Мине с кулаками. Лица у всех сделались красными от выпитой водки и возбуждения.
— А мы его найдем, самородок-то, — кричал Мыльников, — да к Ястребову… Ха-ха!.. Ловко… Комар носу не подточит. Так я говорю, Петр Васильич? Родимый мой… Ведь мы то с тобой еще в свойстве состоим по бабушкам.
— Как есть родня: троюродное наплевать.
— А ты не хрюкай на родню. У Родиона Потапыча первая-то жена, Марфа Тимофеевна, родной сестрой приходилась твоей матери, Лукерье Тимофеевне. Значит, в свойстве и выходит. Ловко Лукерья Тимофеевна прижала Родиона Потапыча. Утихомирила разом, а то совсем Яшку собрался драть в волости. Люблю…
— Ну, братцы, надо об деле столковаться, — приставал Кишкин. — Первое мая на носу, надо партию…
— Валяй партию, всех записывай! — кричали пьяные голоса. — Добудем Мутяшку… А то и самородку разыщем, свинью эту самую.
— Я на себя запишу заявку-то… — предлагал Кишкин.
— Конечно, на себя: ты один у нас грамотный…
— А я Оксю приспособлю, может, она найдет свинью-то, предлагал Мыльников, — она хоша и круглая дура, а честная…
— Можно и сестру Марью на такой случай вывести… — предлагал расхрабрившийся Яша. — Тоже девица вполне… Может, вдвоем-то они скорее найдут. А ты, Андрон Евстратыч, главное дело, не ошибись гумагой, потому как гумага первое дело.
— Да уж надейтесь на меня: не подгадим дела, — уверял Кишкин.
Дальше в избушке поднялся такой шум, что никто и ничего не мог разобрать. Окся успела слетать за второй четвертью и на закуску принесла соленого максуна. Пока другие пили водку, она успела стащить половину рыбы и разделила братьям и матери, сидевшим в холодных сенях.
— Они теперь совсем одурели… — коротко объяснила она, уплетая соленую рыбу за обе щеки. — А тятенька прямо на стену лезет…
— Да разве на одной Мутяшке золото-то? — выкрикивал Мыльников, качаясь на ногах. — Да сколько его хошь, золота: по Худенькой, по Малиновке, по Генералке, а там Свистунья, Ледянка, Миляев мыс, Суходойка, Маякова слань. Бугры золота…
Увлекшись, Мыльников совсем забыл, что этими местами обманывал городских промышленников, и теперь уверял всех, что везде был сам и везде находил верные знаки.
— Перестань врать, непутевая голова! — оборвал его Петр Васильич.
Пьяный Мина Клейменый давно уже лежал под столом. Его там нашли только утром, когда Окся принялась за свою работу. Разбуженный старик долго не мог ничего понять, как он очутился здесь, и только беззвучно жевал своим беззубым ртом. Голова у него трещала с похмелья, как худой колокол.
III
Тронувшаяся вешняя вода не произвела обычного эффекта на промыслах. Рабочие ждали с нетерпением первого мая, когда открывалась Кедровская дача. Крупные золотопромышленники организовали приисковые партии через своих поверенных, а мелкота толкалась в Балчуговском заводе самолично. Цены на рабочие руки поднялись сразу, потому что везде было нужно настоящих приисковых рабочих. Пока балчуговские мужики проживали полученные задатки, на компанейские работы выходила только отчаянная голытьба и приисковая рвань. Да и на эту рабочую силу был плохой расчет, потому что и эти отбросы ждали только первого мая. Родион Потапыч рвал на себе волосы в отчаянии.
— Ничего, пусть поволнуются… — успокаивал Карачунский. — По крайней мере, теперь не будет на нас жалоб, что мы тесним работами, мало платим и обижаем. К нам-то придут, поверь…
— А время-то какое?.. — жаловался Родион Потапыч. — Ведь в прошлом году у нас стоном стон стоял… Одних старателишек неочерпаемое множество, а теперь они и губу на локоть. Только и разговору: Кедровская дача, Кедровская дача. Без рабочих совсем останемся, Степан Романыч.
— Вздор… Попробуют и бросят, поверь мне. Во всяком случае я ничего страшного пока еще не
