накормив дите, вывел ее с завода и кому-то отдал…
Люда остолбенела. Все это показалось ей фантастичным, но каким-то убедительным. Однако, она не знала верить ей или нет.
— Такие уж люди то были, — шумно вздохнул Фодя и повел ушами. — Может быть, племя такое. Их всех на завод и прислали. Хотя говорят, грамотные уже были… Но дело не в этом, Люда. — Мефодий закашлялся, и голова его опустилась, точно в пустыне. — Кто мать свою съест, тот, помимо греха, как бы в оборотную сторону пойдет… Против всего движения.
— Ой, бредишь ты, Фодя, про Ирку, ой, бредишь, — пробормотала Люда. — Она жить слишком хотела, потому и померла. Сам сказал.
— Да, сказал. И это точно. Етого от ее никто не отымет. Ее натура. Но может быть, все бы обошлось, если бы она — хоть и не по своей воле — свою мать не съела. Через это она совсем несчастная и невинная вышла, а проклятие висит… На безвинной — проклятье. Да, не в проклятьи дело, шут с ним с проклятьем, а в оборотном повороте.
— Замудрил, дедуся, замудрил, — раздраженно ответила Люда, ужасаясь Иркиной судьбе. — Многие знают эту историю, и никто про такое не говорил. Первый раз от тебя такое слышу. Поменьше с тенями якшайся.
Она почувствовала невероятную жалость и обиду за Ирочку: если еще это на нее навалилось?!?! Трехнуться можно, а она вон какая здоровенькая была аппетитная…
— Дедушка, — умоляюще обратилась она к Мефодию. Тот опять прыгал головой вниз вокруг пня, — да не говори ты такие вещи. Твои тени все напутали. Не может быть, чтоб на дите столько всего…
— Бог милостив, — пробормотал Фодя, прыгая вокруг. — Еще не такое бывает, девушка! Мир-то вон как велик! Планета! — уважительно прикрикнул он. — А дедусей меня не называй!
— Хорошо, хорошо, — почти истерически выкрикнула Люда. — Да присядь, Фодя… Неугомонный!
Фодя присел.
Задвигались где-то далеко машины, люди, слышны были крики. За забором монотонно лаяла собака.
«Перьвый раз слышу такой лай», — подумала Люда и сказала:
— Фодя, а что мне делать-то?! Хочу Ирке помочь!
Мефодий даже вздрогнул (по-человечески) и подпрыгнул на скамье.
— А кто ты такая будешь то, чтоб людям с того света помогать?! Мы, девушка, кошке и то по- настоящему помочь не можем, ибо когда загадано — тогда и помрет, хоть квасом ее пои…
— Ишь, мудрый какой. А что ж ты прыгаешь тогда, Фодя, так часто? Небось — неспростра гимнастику свою тайную делаешь? Скрываешь что-то! Нехорошо обманывать младших.
Помолчали. Потом Мефодий спросил:
— А почему тебя тянет ей помочь? Ты ведь иная, чем она!
— Да иная. Но все равно тянет.
— Молись. Только как надо. Верное средство, старики говорят.
— Да я боюсь, уже осуждена она. Фодя даже рот разинул.
— Что же ты, супротив самого осуждения хочешь ей помочь? По своей воле?!
— Ага.
Мефодий прыгнул уже по-нехорошему.
— Ну и девки ноне пошли, — покачал он потом головой, подсев к ней. — Не пойму… Мы ведь, девушка, люди простые, и против Бога там или черта — ни-ни. А ты вонна что задумала — супротив мирового порядка. Ишь, чаво захотела.
— Думаю я, Фодя, что кроме мирового порядка, есть все-таки, как бы тебе сказать… какой-то ход вне всего, пусть и ни на что не похожий… Как бы тебе объяснить. Скажу уж по-моему, по-научному, как ты говоришь… В любой истинной духовной Традиции есть место для того, что выходит из Традиции, не вмещается в нее, и тоже можно сказать о Космосе, о мировом порядке. Не ладно говорю?
Фодя неопределенно качнул головой.
— Повтори.
— Лазейку, короче говоря, ищу, дыру в Космосе.
— Ого, — Фодя взвился, вдруг на глазах воссияв словно проскочил за один миг несколько перевоплощений. — Да ежели ты иль какой-нибудь еще человек, такую дыру найдет, неужели ты на такую дурь как Ирка, или на еще какое существо, будешь ее тратить?! Окстись! Да за такое… за такое… Вот что, Людок, — вдруг смягчился он, обомлев. — Забудь об Ирке, а? Не твое дело. Мировой порядок не черт, потрепет ее как надо — а потом отпустит. Глядишь, девка когда-нибудь и ангелом станет. А о дыре забудь. Не под силу человекам это… Давай-ка лучше хряпнем кваску, и я тебе о Настеньке расскажу. Она ведь упокойникам не помогает против правила, не меняет их нутро — разве это можно! — она их жалеет, и… тссс… тссс…
ЭПИЛОГ
После такого разговора с Фодей нега какая-то бесконечная охватила Люду. И в неге этой забылась девочка Ира, ушедшая в мир своей матери, съеденной живьем. Уже не ломала она голову о загробной судьбе Ирочки. Как рукой сняло. Но история эта не прошла даром для ее души.
— Уеду я от вас, Фодя, — говорила она старичку, когда встретила его опять как-то вечером во дворе. — Не по мне эта ваша Настенька с ее загробной стряпней, да и тени я не люблю. Эка невидаль тень! Сейчас они и по земле ходят в телесном виде. Хотя я и люблю их по-своему…
— Не соображаешь ты ничего о тенях, — сурово оборвал ее Фодя. — Тень она, ангел мой, не проста, по тени многое понять можно.
Но Фодя не прыгнул однако же никуда.
— Да ну! Я из всех вас только Галю люблю по-настоящему.
И Люда пошла к Гале.
Галюша встретила ее как родную.
За самоваром поговорили о тайнах.
— Я, Люда, тоже ничего в тенях не понимаю. Может и вправду как ты говоришь, многие люди в этом веке стали как тени того высшего внутреннего человека. Ну и что ж, Людка, с тенями тоже можно чай пить, — вздохнула Галюша, откусив кусок слоеного пирога. — А может и Фодя замысловатый тоже прав, имея в виду свое, другое. Ну их, ети загробные тайны. По мне, так и у нас тута тоже тайн хватает. Ты погляди, какая красота и бездна в деревне, в русских полях и лесах. Кто это разгадал?! Кто это понял?! Никакому чародею это не под силу. Тут глаз нужен ангельский или еще там какой, повыше…
Люда вздохнула.
— Права ты, права… А если природа такая, то какова наша душа?… Знаешь, Галя, уеду я от ваших загробных людей, от Насти и Фоди, сменяю квартиру, но с тобой буду навечно.
В это время кто-то запел во дворе. Охваченная бытием, Люда подошла к окну.
На лужайке собравшись в кружок пели шесть обитателей дома номер восемь по Переходному переулку.
Пели что-то совсем древнее, языческое, но о Небесах.
И почему-то все решили не умирать…
Так странно и быстро разрешился для Люды поиск души погибшей Иры. Понесло ее совсем в другую сторону. Ошалело уже звучал для нее тихий голос Мефодия. Даже вечно пьяный инвалид Терентий (который упорно не спивался до конца) не уводил мысль в тишину. Разорвалось что-то в душе ее, и потянуло Люду вперед, на просторы, необыкновенные, бесконечные, российские. Вместе со всеобъемлющей Галюшей занесло ее вскоре в древний город Боровск, в котором каждая травка, каждый уголок говорили о дальних тайнах, запрятанных в пространстве. А между домами стояли православные церкви, как озера Вечности.
В одной такой древне-уютной комнатке со старичком, чуть ли не улетающим в небеса, беседовали они
