бесконечных вселенных познать: что в нем? есть ли намек на последнюю тайну, того, что живет? Как-то лихорадочно договорилась о встрече с Ростиславом, хотела поехать с Сергеем — тот опять был в командировке. Филипов и так выделил Лену при первом же общении, и ясно для него было, что она хочет. «Ей-то помочь можно, попытаться обучить практически, она стремится к этому и достойна вполне», — думал он и для первой встречи такого рода, хотя бы для первой беседы, предложил ей просто встретиться днем в одном тихом, малолюдном кафе на проспекте Мира.
Лена поехала на это мистическое свидание на метро. Она любила быть среди своих соотечественников, и ни толкотня, ни угрюмо-унылый вид некоторых, забитых заботами, не смущали ее.
Усевшись, она видела лица, и помимо общего утробного сходства с собой она замечала те лица, а их было немало, точнее глаза, в глубине которых дремало будущее России. Что-то фантастическое, но родное и мудро-безумное виделось ей в этих глазах. Но пока все это блуждало внутри. Она вышла на улицу, в поток людей, и родная аура всех защищала ее от мрака.
…В кафе действительно пахло уютом и от цветов, и от тел официанток… Ростислав приветствовал ее неожиданно робко, как сестру по духу. Из напитков выбрали кофе, и Лена сразу рассказала все тайно- метафизическое о себе. О своей жажде не Света, а Бытия.
— Я преувеличиваю, чтобы заострить, пусть это метафизически звучит даже цинично, — поправила себя Лена. — И я понимаю, конечно, всю опасность, все подводные камни этого.
Ростислав и так такое предчувствовал, и его ответ зазвучал довольно резко:
— Лена, оставим Свет в покое. Так или иначе он связан с Бытием… Лена, я уверен, вы подготовлены умом, в теории… А практика здесь может быть разного плана, но она трудна, требует усилия, и, кроме того, дар к этой практике или дан, или не дан. Если он не дан — ничего не поможет. Я имею в виду не только свой опыт или путь… Мне было дано, и это главное, но в какой-то момент дверь захлопнулась, точно свыше сказали: пока с тебя хватит. Но я получил чудовищную энергию жизни, она сказалась и телесно, и мне пришлось обуздать свое тело. С этим генералом шутки плохи. И я перевел в конце концов свои ключи жизни в поток бессмертия, в поток осознанного чистого бытия — вы понимаете, конечно, о чем я говорю. Но не только. Часть энергии по-прежнему прикована к так называемой жизни и ее продолжению, бесконечному по нашим понятиям продолжению… Двойственность, так сказать…
Затем Ростислав набросал ей картину практики и как проверить, будет ли открыта дверь. И описал также, в какую дьявольскую западню можно попасть, если не обуздывать жажду жизни покоем высшей смерти, которая ведет в глубины Божественного Ничто.
Ростислав улыбнулся.
— Здесь мне помог Друг. Тот самый Дальниев. Он мастер и Бытия, и Смерти, высшей Смерти. Правда, у него, пожалуй, перекос в сторону последней. У меня наоборот. Но он многому меня научил. Без него я вполне мог впасть в такое опьянение, что все демоны попадали бы с веток жизни…
Филипов жутковато-громко расхохотался. Но Лену это не смутило. Она почувствовала, что сама сейчас упадет со стула на пол от прилива дикой радости бытия. Чтоб усмирить себя наркотиком в форме кофе, она отглотнула из чашечки.
Филипов заметил это и брякнул:
— Тише, тише… А то мы тут вместе начнем плясать в экстазе безумной радости жизни.
— Все наши соотечественники должны обладать этим, — сурово сказала Лена, взглянув на окружающих. — Пока многие слишком мелко любят себя, чуть не измеряют это деньгами.
— Нет уж, — вздохнул Ростислав. — До такого слабоумия никто из них не дошел… Вы посмотрите, в них во всех есть что-то от нас двоих, хоть капля.
Потом он нахмурился и сказал:
— Уже из другой оперы: и Бог, и дьявол любят себя бесконечной любовью. Значит, и любовь бывает разная. Вы это прекрасно знаете. Зависит ведь еще от того, какое Я, что именно в себе любить, тут целая палитра красок…
— Достаточно традиционно, — ответила Лена, — но дело не в словах, а в жизни…
В ответ Ростислав вернулся к искусству практики, и Лена ужаснулась, осознав, как все не просто, включая подводные камни. И неизвестно, распахнется ли дверь.
Ростислав опять взглянул на нее и вдруг развел руками:
— А что касается, Лена, вашей жажды узнать, грубо говоря, чем это все кончится… тут уж я практик, а не звездочет. Скажу откровенно: не знаю. Придется нам с вами подождать. Причем такое время, которое неисчислимо, если речь идет о глобальном конце.
Лена рассмеялась.
— Метафизический романтизм, черт побери, — уютно бормотнул Ростислав, допивая кофе.
— А кстати, Лена, хочу вам сказать: через полчаса сюда должен заглянуть некто Царев Всеволод Петрович, из среды непредсказуемых… Вы ведь слышали о них?
— Не только слышала, но и знаю. Мы с Сергеем даже беседовали один раз с самим Небредовым…
— Ну конечно, конечно… Вы же все-таки в эпицентре тайной Москвы… Не возражаете, если он придет? Если против, я перезвоню ему, он тут рядом живет.
— Зачем, зачем же… Хотя один раз мне пришлось содрогнуться от одного такого непредсказуемого.
— Этот немного другой. Он в контроле. И главное: именно он вывел меня на слабый, но все-таки след вашего Стасика… Вы знаете по каналам тайной Москвы эдакого Митю?
Лена вздрогнула.
— Да, да… Один из наших, Данила Лесомин, рассказывал мне о таком.
— Есть предположение, и не только по Цареву, что у этого Мити и пребывает сейчас Стасик…
Лена встрепенулась.
— Я не знаю, где этот Митя живет… А Данила Юрьевич в отъезде, он будет только через неделю…
— Первая ниточка есть, затем появится и другая.
…Царев явился пошатываясь, но трезвым. До ужаса трезвым. Лицо было еще бледней, чем раньше. На Лену это знакомство произвело гнетуще-дикое впечатление. «Но удивительно, — подумала она, — среди этой гнетущей дикости вдруг его лицо озаряется холодной змеиной мудростью…»
Обсудив Лютова и предполагаемого «Митю», решили закончить встречу.
«Еще один иножитель появился у нас в лице Царева», — прошептала Лена, ложась спать.
Глава 14
У Гробнова в Москве умерла племянница, и он приехал из своего Питера ее похоронить. Девочка умерла от чрезмерного кашля.
Свой Институт по исчезновению цивилизаций он оставил на усмотрение своего заместителя — толстоватого, но пугающе веселого человека, Виктора Иваныча Краева.
Краев этот должен был подготовить за время отсутствия Гробнова еще доклад о нескольких вариантах исчезновения существующих ныне цивилизаций и о том, что может ускорить их исчезновение. Доклад был важен не только для института, и его надо было тщательно подготовить — от имени всего института в целом. Свою решающую и основополагающую лепту Гробнов уже давно внес и сейчас рассчитывал застрять на недельку-другую в Москве после похорон несчастной девочки.
Гробнов еще в поезде очень жалел ее и мать ее, свою сестру, почти одновременно думая о том, что, пожалуй, другим и не снилось.
По приезде в Москву он тут же позвонил Алле, интересуясь, как успехи в плане исчезновения мужа — не обнаружен ли он?
Алла ввела его во внезапный транс своим теперешним отношением к мужу.
«Она любит его больше, чем когда он не исчезал. Наверняка так», — озадаченно, но несколько прямолинейно думалось Гробнову.
И на похоронах племянницы навязчиво лезли мысли о Станиславе, о визите Ургуева к нему — по поводу того же Стасика.
«Характер любви Аллы к мужу, какой он есть сейчас, мне внушает много загадочных мыслей. Надо позвонить Краеву и спросить о деталях того уникального случая со старым индейцем, которому и он поражался, из истории Соединенных Штатов, когда белые истребляли эту расу. Ох уж этот мне Стасик», — размышлял Гробнов над могилой племянницы.
— Теперь девочка эта никому не нужна, кроме Бога, — шепнул кто-то около него, прощаясь…
