боги, воочию, а не шептать о ней в бессильных молитвах.
А что надо совершить, чтобы получить такое, он не знал.
В печальном настроении он оказался однажды у Белорусского вокзала. Он брел, никого не замечая, даже ни о чем не думая, устав от противоречий, но со смутным ожиданием и тревогой…
Вдруг перед его глазами возникла Катя Корнилова, одна и с сумочкой в руке.
— Вот это встреча! — воскликнул Олег. — Ты знаешь, я только сию минуту понял, что именно тебя я хотел встретить сегодня. А брел без цели.
— Ну вот, а что случилось? — улыбнулась Катя. — Ты не всегда так рад мне.
И Олег — сам не понимая зачем он это делает — вдруг рассказал ей все: и их историю с Сашей, и то, что происходит в его душе. Они медленно шли по улице Горького к Кремлю.
Неожиданно Катя взволновалась, и с нежностью отозвалась на его призыв: «Ты знаешь, я сама об этом много думаю последнее время». — Она ласково взяла его под руку, и вдруг быстро проговорила:
— О, да, конечно, конечно, только за большие грехи можно сюда попасть. В эту земную клетку! За большие грехи!
— Это на одном уровне, — усмехнулся Олег. — А вот Саша как-то намекнул, что на другом уровне — наоборот, большая привилегия для духовного существа воплотиться в такую грязь и униженность, ибо только тогда откроется окно…
— Саша — кудесник, — прервала Катя с яростью. — А я, знаешь, чего только хочу: бытия, вечного бытия, — и она судорожно сжала его руку. — И мне кажется, я начинаю постигать… чуть-чуть… Необходимо сделать очевидным и постоянным то великое, скрытое, духовное Я в нас. Его надо ощутить во всей реальности. У меня бывают такие состояния… Спонтанные… Вдруг я чувствую, что это невиданное Я восстает во мне: о, это такая тайна, такое упоение, такое сокровище, что у меня нет слов… Все мысли и образы исчезают, лишь чистое Я, как Я в своем бытии и славе… Я равно Я… И ясно видишь: это не умрет вместе с телом, это выше тела, ума, земной личности, и это мое любимое Я! Мое! Потом, в обычном состоянии, я спрашивала об этом у Юры Валуева, ты помнишь, наверное, из круга Кирилла Леснева, союз мудрецов про-индуисты. Он мне многое объяснил. Я не уверена была порой, что это и есть то, что они ищут. Меня теперь всегда пробирает дрожь: неужели. Хотя бы на мгновение, я открываю в себе то, что индуисты называют Богом внутри нас, Атманом, истинным Я, и это и есть цель всей Богореализации. Надо только превратить эти мгновения в постоянную жизнь внутри себя, так учат. Это самое трудное, но я рада сейчас и мгновениям. Не знаю уж, что со мной, неважно, как это называть, имеют ли это в виду брамины или нет, только скажу: это — счастье, это тайна, и это источник жизни вне этой жизни. Это сокровище, потому что я вся в каком-то ином бытии… И это мое самобытие. И это принадлежит духу, а не уму и этому миру, а потому вне изменений и разрушения.
Олег был поражен: «О, тебе можно позавидовать… Глубинный мистический опыт… Да еще спонтанный… что же будет с Учителем… А я одинок, как крыса, поющая на льдине…»
— Зайдем-ка в это кафе. Просто, чтобы присесть, — Катя махнула рукой, и вид у нее был совершенно отключенный.
— У меня даже нет денег, — ответил Олег. — Я совсем ушел во все эти дела, и одна мысль о добывании денег вызывает у меня тошноту. Сколько приходится тратить времени на этот маразм!
— У меня тоже, слава Богу, мало денег. Последнее время. Но какие-то два рубля завалялись. Зайдем…
Кафе было тихое, уютное и мирное: в нем не продавали алкоголь. Они сели у полукруглого окна, сквозь которое были видны беспечные прохожие и троллейбусы.
Постепенно волна вдохновения стала сходить с Кати. Она нервно курила и отпивала кофе из маленькой чашечки.
— Но ты не можешь постоянно быть в этом? — спросил Олег.
— Это было бы совсем иное качество. Но хотя бы я могу забегать в ту внутреннюю клеть, в то состояние, и выходить опять — в эту жизнь.
— Неплохо устроилась, — мрачно усмехнулся Олег и подмигнул ей. — Я бы согласился. Погулять, покутить, понаслаждаться здесь и потом прыгнуть в медитацию, в вечность, в созерцание! И обратно! Туда и сюда, и в эту жизнь и в вечность.
Катя расхохоталась, даже утробно, и не обиделась.
— Ну что ж, пусть будет пока и так! Вот как ты повернул! Ну и ну!
— Ах, подлая. Это уже по Достоевскому. И сладость жизни и вечность. А то вечность-то слишком абстрактна, саморазрушение, как говорят сатанисты.
— Как бы ни была она абстрактна, это реальность. И к тому же — не абстракция. Просто люди — ниже…
— А все-таки плен, исчезновение в Свете, — и Олег подмигнул ей опять. — Я шучу, конечно. Просто: кентавры мы, человечество теперешнее, вот кто мы на самом деле, кентавры… В лучшем случае.
— Ну это уж слишком, Олег. Да ты как-то сбил своим мраком мой настрой, — она отодвинула чашку кофе. — Тогда вот что я скажу тебе, дорогой. Поговорим иначе. С другого полюса: в конце концов любое бытие — благо, даже низшее. Просто бытие. Я не говорю о чистом божественном бытии, а просто о бытии твари. Любом бытии. Я это тоже чувствую. И я хочу даже этого временами. Пусть не будет выхода к Богу, пусть перевоплощения, пусть цепь страшноватых жизней где-то там, пусть бесы, пусть, как говорит поэт, «…заочно за нас решило наше прошлое, пусть тюрьма», — но я буду судорожно цепляться за любое бытие, если уж невозможно найти божественного. Такое есть даже в аду. Блаженное самобытие. Лишь бы хоть оно было, чтоб можно было осознавать себя — и этим наслаждаться.
— О, это уже ближе к делу… А еще лучше договор заключить… С этим, с рогатым, «который всегда внизу», как говорит тот же поэт.
Катя вздохнула.
— Нет, что-то ты совсем, как это сказать помягче… не весел, Олег. Вот как Саша на тебя подействовал. А ведь он сам не такой. Знаешь, что я вам всем троим — тебе, Боре и Леше — посоветую: свяжитесь-ка вы с Кириллом Лесневым! Это же такая мощная личность! И светлый!
Олег вдруг изменился в лице, просияв.
— Это предположение! Я сам подумывал об этом. Но не знаю, как подступиться. Леснев — довольно закрыт, если я не ошибаюсь…
— Да нет! Я помогу. Я сама хотела с ним связаться, через Юру Валуева…
…Два дня спустя Олег, не выходя из своей печали, рассказал о Катином предположении Леше и Борису. Алексей наотрез отказался: «С меня хватит одного небожителя, я пойду теперь своей дорогой. Вы как хотите, а у меня начался другой полет… А если я когда-нибудь и приду к Богу по-настоящему, то, наверное, только через христианство. Я так чувствую. А пока ничего не хочу: только пребывать в этом мире, в моем новом полете».
Но Борис принял предложение. «Леснев есть Леснев, — сказал он. — Первый Брамин Республики, так сказать. Говорят, он получил инициацию от одного, заехавшего сюда с этой целью весьма «крепкого» индуса».
Через Юру Валуева Катя все быстро устроила.
Первое свидание должно было состояться на квартире у друга Кирилла, который, правда, уехал, но оставил Лесневу ключи. В этом месте часто собирались русские ведантисты.
Олег все еще пребывал в своей тоске и неуверенности, когда они собрались втроем — он, Борис и Катя. Тень Сашиного крыла все еще лежала на Олеге и Борисе. Олег взял с собой записку, где были начертаны те самые слова: «Я, обретший бессмертие, ухожу в ночь». Катя же была бодра; красивая, чуть пополневшая, она смотрела уверенно и прямо.
— Что вы все грустите, Олег? Ведь впереди — вечность. Ох уж мне эти поэты! — заявила она, похлопав его по плечу.
Комната, куда они пришли, казалась почти круглой, она была завалена книгами, у стен располагались диваны и рядом — добротные старинные столы. Олег не ожидал, что Леснев такой, каким он его видел. Перед ним стоял спокойный человек лет 35 с чуть кругловатым лицом, с небрежной копной русых волос, скромно одетый. Темно-карие глаза его выдавали необычную внутреннюю силу…
Сначала за чаем произошел чуть-чуть светский разговор — все-таки первая встреча. Говорили о
