Расул – прикрываешь и идешь вместе с ними. Хрусталев, Шутяк, мы с вами даем им возможность уйти. Юля?
– Да?
– Я так понимаю – планы коммуникаций и переходов у тебя в голове? Не перепутаешь?
– Ни за что.
– Тогда все, хватит говорить, пора заниматься делом. Воронков, вскроешь вентиляцию?
– Да. – Невозмутимый старший сержант кивнул головой, повернулся к указанному объекту и начал внимательно его рассматривать.
Металлический короб, чья темная поверхность выглядывала в проем, был единственным вариантом проникновения в Берлогу. Такая вот ирония, подумалось Куминову. Лезть к черту на кулички через короб громадного вентиляционного канала, кто бы мог подумать. И удастся ли затея, пока было неясным. В очередной раз он восхитился работой, которую проделали неизвестные и безымянные герои, отыскавшие возможность пройти на секретный объект. И все это в оккупированном городе, где каждый метр земли немцы могли исследовать хоть рентгеном, будь у них такое желание. Посмотрим, посмотрим.
Тем временем Воронков залез в подсумок, который у него всегда крепился на боку и чуть сзади. Подсумок поначалу был причиной шуток и доброго смеха над серьезным и хозяйственным сержантом. Спустя небольшой отрезок времени и несколько операций, проведенных успешно, отчасти и из-за применения содержимого брезентового носителя инструмента. Именно инструмента, отверток, плоскогубцев, нескольких инструментов из арсенала зубных хирургов. Не говоря про несколько разных по сложности и универсальности отмычек. Сейчас старший сержант, которому подсвечивал в темноте Хрусталев, внимательно изучал участок короба вентиляции.
Через несколько минут он достал обычную отвертку и масленку. Куминов покосился на него, но вопросов задавать не стал. Раз достал, значит, что так надо, и все тут. Предусмотрительность старшего сержанта давно была известна всей группе. Капитан присмотрелся, понимая, что сейчас Воронков очень аккуратно, тщательно и внимательно поливает один из болтов из масленки. После того, как сержант начал отворачивать его, идея стала полностью понятной.
Болты, которыми крепились части короба, предварительно облитые маслом, выворачивались без шума. Никакого скрипа, который мог возникнуть из-за легкой ржавчины, прихватившей их по резьбе. Так пришлось поступать и дальше, предварительно поливая каждый вновь виднеющийся миллиметр крепежа и лишь потом нажимая на отвертку. Получилось…
Лишь один раз группа замерла, когда на последних поворотах один из болтов не выдержал и лопнул, упав со звонким звуком внутрь системы вентиляции. К счастью, он не покатился дальше, лишь коротко звякнув. Первым внутрь пошел Расул, тихо-тихо наступая на плотную поверхность из твердого и негнущегося сплава под ногами. Остановился, высунулся назад:
– Там чуть дальше решетка и свет.
– Посмотри, только аккуратно… – Куминов перевесил удобнее оружие, так, чтобы палец лежал на скобе спуска.
Расул бесшумно скользнул дальше, пропал из виду. Голова разведчика вынырнула чуть позже. Он кивнул, показывая, что все чисто и можно двигаться. РДГ по одному начала исчезать в темноте проема.
Металлическая кишка воздуховода тянулась вперед, выпирая через каждые два шага острыми ребрами в тех местах, где секции соединялись между собой. Делали вентиляцию немцы основательно, практически на века. При каждом шаге Куминов ожидал, что вот-вот один из стальных листов прогнется, но нет, металл даже и не пытался этого сделать. Толстая поверхность держала на себе вес всей группы, растянувшейся и двигающейся согнувшись в три погибели и очень тихо. Ничто не звякало и не задевало прямоугольных стенок, придавая безумной по замыслу и наглости затее возможность довести ее до конца. Решетки, встречавшиеся через равные промежутки, пропускали внутрь звуки и запахи того, что находилось по ту сторону. И капитан не смог сказать, что они были обычными и нормальными.
Воздух был теплым, не только нагреваясь внутри коробки вентиляционного хода, он затягивался в него уже теплым. Куминов уловил в нем сразу несколько резких и неприятных запахов, живо напомнивших посещение складов химического вооружения и одновременно дивизионного госпиталя, в котором валялся после ранения. Иногда к нему примешивался другой букет ароматов. Он казался очень странным, похожим на тот, что можно полностью ощутить на скотном дворе. Спертый, наполненный миазмами нечистот, немытых, покрытых коркой грязи и нечистот тел. И к нему постоянно добавлялась резкость, которую ни с чем не спутаешь. Густой аромат и свежей, и успевшей свернуться и загустеть крови. Тот самый, что всегда висит над окопами и траншеями после боя, особенно если он закончился рукопашной, с выпусканием внутренностей, перерубленными конечностями и разбитыми головами. Еще те запашки. Свой собственный запах, шедший от пропахшей потом одежды, Куминов перестал воспринимать спустя несколько секунд нахождения в закрытом пространстве короба.
Звуки были в основном обычными. Слышалась речь, четкий ритм от шагов проходящих внизу людей. Иногда слышался звук, напоминающий шуршание колес медицинских каталок. Звенели звонки вызывающих кого-то телефонов. Но пару раз капитан понял, что слышит дикие, на пределе возможностей дикие вопли истязаемого человека. Когда высокий вопль, перешедший потом в невозможный, полный боли визг раздался в первый раз, группа замерла. Двинулись вперед лишь через несколько секунд.
Он несколько раз бросил взгляд через решетки, хотя их приходилось преодолевать одним быстрым и слитным движением, тут же проходя вперед и каждый раз замирая, ожидая обнаружения. Увидеть практически ничего не удавалось, мелькал лишь самый верх стен, выкрашенных в белый цвет, и яркие лампы, хорошо освещающие все пространство внизу.
Воронков, крадущийся перед ним, замер. Куминов бросил взгляд назад, убедившись, что ни Саша, ни Расул не оказались прямо напротив очередного прямоугольника света, перерезанного горизонтальными полосами. Перевел взгляд вперед, заметив, что Гречишина приготовилась стрелять, и что прямо под ее ногами неожиданно оказалось открытое пространство, причем не одно.
В этом месте конструкция вентиляции преподнесла сюрприз, очень ненужный и опасный. Перед ними было два проема, закрытых металлической густой сеткой, держащейся на болтах. Дело начало принимать весьма нехороший оборот, понял капитан. Внизу, если судить по звукам, сейчас определенно кто-то был. Он услышал отрывистый звук команды и скрип, после которого глухой голос раздраженно выругался. В ответ послышалась еще более сильная брань на немецком, на которую первый только утвердительно рявкал, изредка вклиниваясь в промежутках между бранью. Куминов явственно увидел вытянувшегося по стойке «смирно» фрица, которого распекает старший по званию. В любое другое время капитан был готов даже послушать еще, но не сейчас. Оценить по достоинству владение обладателя сочного баритона всем богатым ассортиментом ругани на дейче Куминов смог. Но легче от этого не стало, группа застряла, а промедление было смертельным. Насколько прочным ни было бы днище каждого из коробов, но они явно не были рассчитаны на давление веса застывших на них людей.
Гречишина, наверняка рассуждая так же, тихо двинулась вперед, аккуратно и осторожно переступая по узкому бортику, оставленному для крепления сетки и выдающемуся по ее краям куском не шире пяти сантиметров. При этом маневре она еще и умудрилась практически вжаться в стенки, старательно не давая возможности рассмотреть себя. Под ногой Куминова чуть скрипнуло, на самом крае слуха. Разговор внизу прервался. Шутяк за этот короткий отрезок успел промелькнуть над светлым прямоугольником и занял место рядом с Юлей. Хрусталев застыл статуей, не двигаясь ни вперед, ни назад. Капитан перенес вес тела на левую ногу, стоявшую ближе к сетке, переставил правую, оказавшись рядом с замершим Воронковым, уже целившимся вниз. Наклонился, присмотрелся. Почувствовал острый, звериный запах, идущий оттуда.
Внизу был гладкий, поблескивающий в ярком свете пол. На полу стояла открытая платформа, на которой перетянутый широкими кожаными ремнями лежал зверь. Зверь был похож на человека, странного, изломанного изнутри человека. У которого грудь торчит острым корабельным килем, руки намного длиннее, чем должны быть. Мощные, толстые, с торчащими из пальцев острыми и загнутыми толстыми когтями. У человека не должно быть вытянутого вперед павианьей мордой лица, с толстыми губами практически черного цвета, выпираемыми вперед клыками. И человек не должен быть покрыт густой, длинной и сплошной шубой темных волос, полностью покрывающих его с головы до пят. Широкие ноздри вздрагивали, принюхиваясь. К чему? Ответ на это капитан знал. К ним, торчащим прямо над тележкой с кожаными
