же отпадают – Петр Чамурлийский и есть Петр Чамурлийский. Другое дело, шпион он или нет.
– А если нам не удастся его найти?
– Тем лучше, товарищ полковник, – в глазах Пырвана снова появился охотничий блеск. – Так много путей ведет нас к цели, не мне же вам их показывать?
– Да, но все это довольно скользкие пути. Придется тревожить людей, следить, чтобы они не встретились случайно в коридорах Управления… Одним словом – морока. А уж что будет, если мы проиграем – чего я совсем не исключаю, – подумать страшно! Такой шум поднимется, что… Я не знаю, как ты рассуждаешь на этот счет, но мне пока на пенсию неохота, рановато. Я уж не говорю о том, что стыда не оберемся.
– Но эту фотографию вы нашли, а не я. Мы должны проверить все варианты.
– Конечно, кто же говорит об обратном? Знаю, что должны, однако как я, по-твоему, доложу об этом генералу? Да он подскочит как ужаленный: 'Ничего себе! Да что о нас подумают… Вы в своем уме? Чтобы кто-то столько лет жил под чужим именем, творил пакости, а мы об этом ни сном, ни духом?! Даже разговаривать об этом не желаю!'
Но, товарищ генерал, отвечу я, фотография, убийство Половянского, доллары… 'Я не говорю, что это невозможно, – прервет он меня снисходительным тоном, – но коль скоро это так, значит, все мы напрасно получали зарплату. Разве что господа из-за кордона начали пользоваться его услугами лишь недавно (это ведь вертится у вас на языке?). Оправдываться мы все мастера…' Потом он помрачнеет, станет серьезным и обвинит меня в том, что подход мой – односторонний: 'Занимаетесь все одним и тем же человеком, а остальные четверо? Что с ними? Что вы можете сказать, например, о Веселине Бойкове? До меня дошли слухи, что он со всеми перессорился, и с сестрой, и с братом. Хотя, по-вашему, шпион не стал бы ссориться ни с кем. Это вас успокоило?'
Мы расследуем все версии параллельно, товарищ генерал, – стану оправдываться я. – Об этой четверке мы не забыли, но… 'Но Чамурлийский вам кажется интереснее, – опять насмешливо перебьет он меня. – На эту тему по крайней мере сто романов написано, но вот теперь и в жизни… Однако я басням не верю!'
Но, товарищ генерал, – отчаявшись вконец, спрошу я его, – что же нам теперь делать? По-прежнему продолжать деликатничать? Нельзя ли нам действовать более решительно, без церемоний? 'Нет, нельзя! Вы свободны!'
– А вы возьмете меня с собой, когда пойдете на доклад к генералу? – спросил Пырван.
– Почему бы и нет… Как говорил твой уважаемый тренер: 'Насколько точно можно прогнозировать удачи в спортивной борьбе, могут сказать те, кто играет в спортлото'.
– Неужели вы и это запомнили?!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ну вот, теперь мне придется обходиться без помощи старшего лейтенанта как раз тогда, когда она мне больше всего нужна. Начинается первенство страны по вольной борьбе. Оно продлится четыре дня – с девятого по двенадцатое июля. Кому пришла в голову идея провести это первенство в середине лета, когда со всех и без борьбы пот льет ручьем, – это отдельный вопрос. Пусть он останется на совести организаторов. Вокруг этой проблемы разгорелся спор, более разумные голоса настаивали отложить состязания, однако верх одержали «умники», ссылавшиеся на то, что первенство мира, которое состоится в будущем году в США, тоже будет проводиться в июле, так что лучше загодя начать привыкать к жаре, духоте и прочим прелестям, на которые так щедро лето.
Меня волновало то, что в розыске однокашников Половянского, фронтовых товарищей настоящего Чамурлийского и в других акциях, связанных с разработкой нашей новой версии, не сможет принять участие ее главный автор. Это равносильно тому, чтобы посадить дерево, поливать его, заботиться о нем по всем правилам науки, а потом позволить собрать с него плоды тем, чья единственная заслуга в том, что они просто ошивались поблизости. Или тому, что борец, который успешно положил на лопатки всех своих противников одного за другим, думая лишь о последней решительной схватке, когда пришло время, не смог участвовать в ней. Именно в таком положении оказался Пырван, и я его прекрасно понимаю, но – увы! – ничем не могу помочь. Прежде всего я получил письмо от председателя клуба, за которым последовала устная просьба самого генерала освободить борца для участия в соревнованиях. Вмешался и заслуженный тренер, тонко намекнув, что именно сейчас у меня появился шанс доказать свою любовь к вольной борьбе, из чего я должен был сделать вывод, что до сих пор я ничем этой любви не доказал.
Заслуженный тренер был прав. Раздраженный тем, что загадка Чамурлийского оказалась слишком крепким орешком, и постоянно думая о том, с какой стороны подступиться к ее решению, я превратился в настоящего эгоиста – ничего другого для меня просто не существовало. Я хотел, чтобы и мои помощники ничем другим не интересовались. Я прекрасно знал, что соревнования приближаются, что Пырвану следует упорно тренироваться, однако ограничивался лишь дежурными вопросами о том, как идут дела, ничуть не заботясь о том, что сам я, по горло завалив его работой, лишил его возможности серьезно готовиться к чемпионату. Значит, вот как ты выполняешь обещание, данное Дьяволенку? Мы же хотели помочь Пырвану стать великим спортсменом, думали сделать из него чемпиона мира… Я уж не говорю о его учебе – об этом ты и думать забыл. 'Я юрист', – в запальчивости сказал мне однажды старший лейтенант, и мне это показалось смешным. А собственно, почему? Потому что заставило меня вспомнить другую реплику, не к месту произнесенную старым моим приятелем, или потому, что понятие 'юрист', по-моему, не вязалось с обликом Пырвана. Ходит ли он на занятия, сдает ли экзамены, когда находит время для учебы? На все эти вопросы я, может быть, и получил бы ответ, если бы задал их. То же самое, хотя и в меньшей степени, можно было сказать о спортивной карьере Пырвана. Удалось ли ему освоить новые приемы, послушал ли он совета тренера временно отказаться от 'волчьего капкана', чтобы отвести глаза нашим и зарубежным специалистам. В какой он форме, выдержит ли психически? Ведь победа – это отнюдь не подарок судьбы…
В зал 'Универсиада', где должны проводиться соревнования, я пришел с тяжелым сердцем. Если Пырван проиграет, виновным окажусь я. Мне совсем не хотелось попадаться на глаза заслуженному тренеру, но от старшего лейтенанта спрятаться не удалось. Мы столкнулись у входа в буфет. Он рассеянно выслушал мои 'советы' и пожелания, однако весь обратился в слух, расспрашивая меня о том, кому я поручил разыскивать однокашников Половянского и что вообще я собираюсь предпринять в ближайшее время для того, чтобы выяснить, кто этот загадочный мальчик со школьной фотографии, так похожий на Петра Чамурлийского.
Я попросил его временно выбросить это все из головы и думать только о борьбе и о своем противнике. Я нарочно не стал говорить ему о самой последней новости, которая, честно говоря, почти повергла в панику меня самого. Последняя новость… ну вот, только этого не хватало! 'Вы это серьезно? Неужели его отъезд так важен?' 'Да, важен. И дата уже назначена – 16 июля. Самолет вылетает 16 июля в десять утра. Петр Чамурлийский должен лететь в Милан. Он уже получил все необходимые инструкции и полномочия для переговоров с представителями итальянских фирм. Если мы хотим остановить его, то нужно уведомить министра, а если при этом мы умолчим о подлинных причинах нашей просьбы, министр устроит скандал и даже может пожаловаться выше'.
– Ничего говорить не будем, – недолго думая, отрезал генерал и стал считать вслух, загибая пальцы. – Сколько дней у нас остается? Один, два, три, четыре – чудесно! Целая неделя!
– Да, но как бы птичка не упорхнула раньше. Нигде ведь не написано, что Чамурлийский должен отправиться в путь в самый последний день. Пересечет границу – потом ищи ветра в поле.
– А если он все же вернется? Ведь мы тогда со стыда сгорим!
– Он может вернуться и несмотря на это… Раз он не почувствовал, что тучи над его головой сгущаются, почему бы ему не вернуться? Чем ему тут плохо? Глупо, конечно, рассчитывать на это. Интуиция мне подсказывает, что он давно уже ждет, чтобы наступил подходящий момент. Он уже достаточно служил, пора и о себе подумать. Особенно после убийства Половянского. Будет себе греться на солнышке на каком-нибудь фешенебельном пляже и радоваться тому, как ловко обвел нас вокруг пальца.
– Ты говоришь так, будто он и вправду…
– А как же иначе? Раз он уезжает и никто не в силах его остановить, я просто должен предполагать худшее.
– Ну, и что ты предлагаешь?
– Что я предлагаю? Да ничего я не предлагаю!
