новостройками.
Сады, гитары и моря Италии идут на описание шахтерского городка, который возникает чуть южнее завода.
Сон, виданный в раннем детстве, запах бузины, жары и орехов, красные шары на спинах выгнутых мостов – вытряхивается из памяти через десятки лет и продолжается как свежая работа: населяется каменщиками из Тамбова и Торжка, получает прививку мичуринского винограда, оглашается «безбрежным влажным пением» во время обеда и отдыха трудящихся.
Даже мысль о том, что лирическая работа совершается только поэтами, дика и чужда для Адалис. Это – тоже звериная нора, куда нельзя залезать обратно.
И вот Адалис всеми силами старается доказать, что за нее лирически думают и чувствуют все те, кого она называет товарищами, друзьями. Как заводы для обогащения руды – руды социального переживания, – поставлены у Адалис встречи, и в еще более глубоком ряду стоят рассказы встреченных о тех других, с кем сталкивались они. Трое товарищей, которых кто-то приволок к себе в комнату читать бюллетени о взятии южанами Шанхая, и мимоза, бросавшая в этой комнате тени на крутящийся потолок, – потолок крутящийся потому, что на улице в это время пробегали фары первых автомобилей «Амо», и купленный на радостях для четверых литр столового, чей вкус запомнился вместе с мимозой и Шанхаем, – все эти элементы не составляют никакой цепи, никакого искусственного сцепления и могут рассыпаться в любую минуту, потому что сейчас же соберутся в другом месте, в другом сгустке, в других сочетаниях, потому что ничто социально пережитое не пропадет.
И это качество новой лирики, избавляющее ее от необходимости дрожать за то, что порвется хрупкая нить ассоциаций, что выпадет петелька из кружева, что в развитие темы проникнет что-нибудь чужеродное, нарушающее строй, – это качество выступает у Адалис как доверие к жизни во всей ее перекатной полноте.
Цель поэта не только создать и поставить перед читателями образ, но также соединить впечатления, кровно принадлежащие читателю, но о связи которых он, читатель, живой носитель этой связи, еще не догадывается, хотя чувствует ее...
Дорога в Балаклаву на автобусе, столы, накрытые в саду (быть может, на курорте, а быть может, и в совхозе), стеклянные шары нагретого степного воздуха, радость волейбола, радость футбола и радость яблока – получают у Адалис эмоциональную округлость, единство – внутреннюю форму, социальную спайку.
Адалис рассказывает о неумении своих современников бросать начатую работу – единственном из неумений, которое составляет наше богатство и наше счастье.
Книжка ее одновременно и гордая, и робкая – одна из первых ласточек социалистической лирики, избавляющей поэта, то есть лирически работающего конкретного человека, от хищнической эксплуатации собственных чувств, снимающей с него ревнивую заботу о поддержании своей исключительности.
Стихи заняты, стихи озабочены. Им некогда любоваться собой...
А мастерство?
Послушайте, что говорит Адалис о Багрицком.
Это и есть мастерство.
Комментарии
Ранние стихи (1906)
Юношеские стихотворения Осипа Мандельштама отразили его романтическое увлечение русской революцией 1905 – 1906 годов. Воспитанный в атмосфере имперского Петербурга («С миром державным я был лишь ребячески связан...»), он еще школьником разделил и идеалы революционной борьбы, которыми в то время была повально заражена столичная молодежь. «...шли в революцию с тем же чувством, с каким Николенька Ростов шел в гусары», – вспоминал он о «мальчиках 905 года». Сблизившись в 1906 году с народнической семьей эсера Б.Н. Синани, Мандельштам в следующем году едет в Финляндию в городок Райвола с намерением войти в боевую организацию с.-р. Однако революционные увлечения поэта быстро проходят. С конца 1907 года он живет и учится за границей.
Камень (1908 – 1915)
Первое издание книги стихов «Камень» вышло в Санкт-Петербурге в 1913 году. Название книги принадлежит Николаю Гумилеву, с которым поэт сближается в эти годы через журнал «Аполлон», где появилась первая подборка его стихов, и возглавляемый Гумилевым «Цех поэтов», куда Мандельштам вступил в декабре 1911 года. Мандельштам первоначально думал назвать книгу «Раковина» по названию одного из стихотворений сборника.
В переводе с латинского – «Молчание». Название стихотворения повторяет название стихотворения Ф.И. Тютчева «Silentium!», но без восклицательного знака. То, что у Тютчева носило характер философско-поэтической декларации, жесткого императива («Молчи, скрывайся и таи...»), у Мандельштама, скорее, имеет оттенок поэтической мольбы: «Останься пеной, Афродита, / И, слово, в музыку вернись...»
