стекло, но слов не разобрать. Зубов рванул дверцу, сдвигая ее в сторону. Метров пятнадцать, всего-то. И Тайм спасен.
Превозмогая боль, он бросился дальше, напоролся босой ногой на что-то острое, хотел вскрикнуть от боли, но на это не было лишней секунды. Десять метров… Пять… Пуля ударила Тайма в раненую правую ногу, обожгла бедро. Тайм грохнулся на колени. Ему казалось, что шанс еще остается, не все потеряно, еще можно зацепиться руками за крыло, повиснуть на нем. Оттолкнувшись ладонями от земли он поднялся, сделал неуверенный шаг вперед. Треск автоматной очереди. Вторая пуля вошла в бок, под ребра. Тайм растянулся на горячей дымящейся земле. Теперь он видел, что расстояние между ним и самолетом не сокращается, а быстро увеличивается. Тобаго бежал все быстрее и быстрее. Носовая стойка шасси уже оторвалась от грунта.
Тайм подумал, что Зубов, может быть, еще вернется. И заберет его с собой в другую жизнь. Хотя… Это вряд ли. По всему выходит: Тайму оставаться здесь, здесь ему умирать. Сегодня он никуда не летит. Голову туманило, а тело сделалось непослушным. Хватило сил, чтобы перевернуться на спину. Он подумал, что ему не хватило жалкой минуты, чтобы спастись. Даже меньше. Но так всегда: человеку в жизни не хватает одной минуты на самое важное дело. Так уж устроена эта проклятая жизнь, что всегда не хватает самой малости.
Последнее, что увидел Тайм, голубое предзакатное небо, закрытое кисеей серого дыма. И в этом небе двигался, забираясь все выше и выше одномоторный самолет. Фюзеляж блестел в лучах солнца, самолет удалялся, превращаясь в светящуюся точку, похожую на звезду. Тайм закрыл глаза.
Глава восьмая
С утра пораньше Девяткин появился в загородном доме воровского авторитета Игоря Петровича Назарова, для своих Назара. Хозяин в честь приезда московского гостя сменил спортивные штаны и майку на дорогой итальянский костюм и даже, что случалось редко, повязал галстук. Назар давно легализовал свои доходы, открыл несколько фирм, которые занимались не поймешь чем, но окончательно от дел не отошел. Он предоставлял силовую защиту предпринимателем, имел свою долю в подпольном игровом бизнесе, помогал отстирывать грязные деньги. Если верить слухам, на совести Назара были и другие дела, покруче. Но сегодня Девяткин слухам не верил.
Встретив гостя в холле на первом этаже, Назар коротко доложил, что просьба, которой накануне его озадачил майор, выполнена, но придется подождать полчаса, пока подгонят машину. Чтобы скоротать время, можно осмотреть дом и выпить кофе. Девяткин не отказался ни от кофе, ни от экскурсии. Ему понравился зимний сад с фонтаном, бильярдная на втором этаже с шикарным видом на озеро, окруженное желтеющими ивами.
В каминном зале, куда лакей в белых перчатках и сюртуке, сшитым на старинный манер, принес кофе и коньяк, Девяткин устроился в мягком кресле и стал рассматривать наборные полы из итальянского мрамора и портреты работы известного московского художника. На полотнах были изображены сам Назар, облаченный во фрак. Его последняя жена, дети разных возрастов от первой, второй и третьей жены. И старуха мать, величественная седовласая дама с высокой прической в строгом платье, расшитом серебряной ниткой, в норковом палантине на плечах. Шею украшала диадема с крупными камушками. Своего отца Назар не помнил, мужика по пьяни зарезало электричкой, когда сын еще ходить не научился. От предка ничего не осталось, даже фотокарточки.
– Кучеряво живешь, – подводя итоги наблюдениям, сказал Девяткин. – Без бля, завидую. Но…
– Что «но»? – насторожился Назар.
– Но в твоем доме дворцового типа пахнет, как в мертвецкой, – сурово свел брови Девяткин. – Если устроить тут еще два зимних сада, даже три, а на всех подоконниках герань поставить, аромат цветов все равно не перебьет паршивый трупный запах. А поглядишь на твой выводок и твою телку, – Девяткин показал пальцем на портреты детей и жены, – прямо-таки особы голубых кровей. Особенно детки.
После бездарного провала засады в больницы, гибели Рувинского и двух оперативников, Девяткин пребывал в самом гнусном отвратительном настроении. Становилось немного легче, когда жизненный тонус удавалось испортить окружающим людям. Тому же Назару, например.
– Это в каком смысле? – хозяин чутко повел носом, он не сразу понял образные иносказания милиционера.
– В том смысле, что трупов на тебе – без счета. Пролитую кровь надо ведрами мерить. Калькулятором считать. Но со счета все равно собьешься. Вот и воняет тут мертвечиной.
– То дела давно минувших дней, – Назар увял, как засохший цветочек, и беспокойно заерзал на кресле. – Когда я начинал, иначе нельзя было. Времена были волчьи. А дети что… Они за грехи отцов не отвечают.
– Ты так думаешь? – насупился Девяткин. – Не отвечают? А кто тогда отвечает? Ты не отвечаешь. И дети твои тоже не отвечают. И жена. Вот я и спрашиваю: кто тогда отвечает? Может быть, она?
Девяткин показал пальцем на портрет величественно старухи, похожей на герцогиню. Мать Назара всю жизнь до старости проработала уборщицей в булочной на городской окраине. По жизни была похожа на горбатого сморщенного гнома. Теперь она доживала век в крошечном домике, издали напоминающим рубленную баньку с одним окошком, стоящую вдалеке от барской усадьбы. Платьев, расшитых серебром, и диадем с брильянтами она сроду в глаза не видела, и норковых палантинов ей не обламывалось. Саму старуху гостям не показывали, только этот портрет, потому что бабка молола всякий вздор о прошлой жизни, о работе в булочной и муже пьянице. А Назару приходилось краснеть перед людьми.
– Она-то тут при чем? – Назар поставил чашку на столик.
– И она не при чем, – кивнул Девяткин. – Это я к тому, что за грехи отцов дети отвечают. Понял? Дети. Они и только они.
Девяткин вынес этот суровый приговор, решив, что настроение Назару испортил окончательно и бесповоротно. И на сердце сразу стало легче.
– Ну, это ваше мнение, – Назар покашлял в кулак и как-то сжался, переваривая откровение. – Сами просите об услуге. Потом приходите в мой дом и говорите, что дети во всем виноваты. Это как-то… Даже не знаю… Не по-людски. Я ведь старался, пацанов на уши поставил, чтобы сегодня к утру все оформили. А вы…
– Ладно, не дуйся, как мышь на крупу, – смягчился Девяткин. – Это я вроде что-то вроде разъяснительной беседы с тобой провожу. В порядке воспитания.
Звонок мобильного телефона немного разрядил тягостную атмосферу. Назар что-то пробухтел в трубку и объявил, что можно выходить. У заднего входа в особняк стоял темный «сааб» с депутатским номером. Девяткин распахнул заднюю дверцу, развернул темный пластиковый пакет, лежавший на сидении. И осмотрел автомат и два снаряженных магазина. Он вылез из машины, поблагодарил Назара за работу.
– Автомат-то вам зачем? – подколол Назар. – Или милиционерам запретили пользоваться табельным оружием?
– Много будешь знать – недолго проживешь, – ответил Девяткин. – Расскажи поподробнее: что за машина и что за ствол?
– Тачку в угоне уже полгода, стояла где-то в отстойнике у моих парней. Словно вас дожидалась. Номера не перебивали, машину не перекрашивали. Хотели ее пульнуть в другой город, но заказов на такую тачку не было. Номера фуфловые. Но сделаны хорошо. А ствол одного приятеля, которого еще год назад закопали. Как бы бесхозный остался. Куплен с рук где-то на юге. Точно знаю, что из ствола кого-то завалили. Кого – не помню. Подходит?
– Нормально, – кивнул Девяткин. – Спасибо за работу.
– Еще один вопрос можно? Зачем вам депутатские номера?
– А тебе они для чего? Правильно. Чтобы менты не тормозили.
Он пожал руку Назару, сел за руль и поехал к воротам усадьбы. Хозяин проводил машину тяжелым взглядом и сказал водителю.
– Все-таки люди – свиньи. Сам ездит на паленой тачке со стволом, который в розыске. А мне такие понты кидает – во всем, говорит, твои дети виноваты. Ему услугу делаешь, а он… Будто на ментах крови меньше, чем на мне.
– А вы не делайте услуг в следующий раз, – посоветовал водитель.
– Ему не сделаешь, так потом столько неприятностей огребешь, что тошно станет. А Вовка Рогуль – тот
