Сирена взглянула на собеседницу и с удивлением заметила на ее лице выражение благоговения.
– В музее? Но ведь это не такие уж старинные вещи.
– Дело не в том. Дорогая моя, у этих предметов интересная история. Шеффилдскую металлическую посуду начали производить в середине восемнадцатого века для людей, которые не могли позволить себе иметь вещи из чистого серебра. Этот способ серебрения просуществовал недолго – его вытеснила гальванопластика, которая позволяет наносить на поверхность металла совсем тонкий слой серебра. Поэтому все, что сохранилось до наших дней, высоко ценится. Очень высоко. – Герти подняла поднос так, что он заблестел на солнце. – Так и видишь настоящих английских джентльменов, который кладут карточки на этот поднос, когда приходят с визитом. Теперь никто ничего подобного не делает, и это очень жаль.
– Высоко ценится?
Странно. Эти слова никак не вязались в ее представлении с предметом, который она только что держала в руках.
– Да. Вы действительно ничего не знали?
Сирена отрицательно покачала головой.
– Папа никогда не рассказывал мне историю вещей из своей коллекции – он ждал, пока я сама начну ими интересоваться. Я всегда думала, он считает, что в один прекрасный день я обзаведусь домом и выставлю их на обозрение в застекленном шкафу. – Сирена широко улыбнулась. – Я очень рада, что, по крайней мере, одна вещица оказалась действительно ценной. Остальное…
– Давайте посмотрим. Пожалуйста.
Энтузиазм Герти оказался заразительным. Сирена взяла в охапку тяжелую картонку и внесла ее в дом. Оглянувшись через плечо, она увидела, что Герти тащит еще одну коробку. Пока Герти освобождала место на полу, Сирена принесла остальное, включая ящик, где хранились ее самые любимые вещи. Когда Герти вынимала пожелтевшие газеты, прикрывавшие содержимое коробки, у нее дрожали руки от нетерпения. Сирена сидела рядом с ней на полу, скрестив ноги. Она не видела «сокровищ» отца с того самого часа, когда собственноручно упаковала их в коробки после его смерти. Брать в руки то, чем он так дорожил, было больно. Теперь это не будет так больно, убеждала себя Сирена, особенно если сосредоточиться на том, что, как она надеялась, расскажет Герти об этих вещах.
– Жаль, что я не могу точно сказать, где он приобрел ту или иную вещь, – объясняла она. – Я знаю, что он хотел, чтобы я проявляла больше интереса, но я проводила с ним не так уж много времени. А когда мы были вместе, я больше расспрашивала о ролях, которые он играл, о людях, с которыми встречался и работал. А потом его пристрастие к коллекционированию всегда было камнем преткновения между ним и мамой. Поэтому мы старались говорить об этом поменьше.
– Понятно, – неуверенно отозвалась Герти. – Смотрите! Швейцарская музыкальная шкатулка. Она играет?
– Не знаю. Когда-то играла.
Звякнул звонок над входной дверью. Сирена подняла глаза и увидела Грейнджа и Гэллама.
– Привет! – сказала она, сама удивившись тому, как она рада видеть Грейнджа. – Я изучаю антиквариат – так, кажется, это называется.
– Назовите это предметами искусства, – подсказала Герти. Она держала в руках изящный продолговатый ящичек, украшенный богатой резьбой и странными знаками. Когда Гэллам и Грейндж подошли поближе, она приподняла крышку, и все увидели что-то вроде внутренностей пианино. Герти коснулась мизинцем одной из неправдоподобно тонких пластиночек. – Это серебро, моя дорогая.
– Настоящее серебро? – удивилась Сирена.
– Я уверена. А это… – она ткнула внутрь ящичка пальцем, – перламутр. Вы говорите, она действует? Что она играет?
– Вальсы. – Сирена встала. Внезапно она почувствовала радостное волнение. Она не очень-то разбиралась во всем этом, но знала, что серебро – ценная вещь, а еще перламутр… Во всяком случае, это звучит так изысканно… – Кажется, четыре или пять. Как вы думаете, сколько ей лет?
– Около полутораста? Да, скорее всего. Многие собирают музыкальные шкатулки просто потому, что любят их, но эта – по-настоящему ценная вещь. Гэллам, взгляни-ка сюда.
Герти осторожно завернула музыкальную шкатулку в бумагу и достала ящичек поменьше, украшенный изображением батальной сцены с лошадьми, развевающимися флагами и солдатами в ярких мундирах.
– Просто не верится. Ты представляешь себе, что это такое?
Гэллам взял ящичек в крупную мозолистую руку и осторожно снял крышку.
– Табакерка. Это даже я знаю. У тебя их видимо-невидимо.
– Таких у меня нет, – объясняла Герти мужу, в то время как Сирена смотрела на Грейнджа, придумывая, о чем с ним заговорить. – По сравнению с этой вещицей то, что есть у меня, просто барахло.
– Вот уж никогда не думал, что услышу, как ты называешь свои сокровища барахлом, – поддразнил ее Грейндж, не отрывая взгляда от Сирены. – Что в этой штучке такого особенного?
– Что? – Герти приосанилась, очень довольная, что может выступить в роли лектора. – Может быть, я обыкновенная провинциалка, но не говорите, что я не разбираюсь в антиквариате. К вашему сведению, мистер преуспевающий банкир, это табакерка времен Георга IV. Не подделка, которую можно купить на каждом углу, а творение тех времен, когда мастерство по-настоящему ценилось. Это сокровище, настоящее сокровище.
– Сколько же оно стоит?
Вопрос Грейнджа отвлек внимание Сирены от изысканной вещицы, которую Гэллам передал жене, и она ждала ответа со смешанным чувством нетерпения и опасения.
– Не могу сказать. Цены на антиквариат все время меняются, и, живя здесь, мне трудно следить за рынком. Об этом лучше поговорить с экспертами, а еще лучше – с куратором музея.
У Сирены кружилась голова. Было бы очень интересно, действительно очень интересно, узнать, какая сумма стоит за каждым предметом из отцовской коллекции. У него не было ни одной поцарапанной, треснутой или поломанной вещи. Отец покупал всегда самое лучшее и не распространялся о том, сколько заплатил.
Грейндж опустился на колени рядом с Сиреной и слегка толкнул ее локтем, пробормотав, что она заняла все место. Он кивнул, увидев в руках тетки узорчатый голубоватый графин с массивной стеклянной пробкой.
– Вот это даже мне нравится. В таком же президент банка держит виски, только он другого цвета.
Герти внимательно разглядывала графин со всех сторон. Когда она увидела клеймо на дне, у нее расширились глаза.
– Глазам своим не верю. Настоящее бристольское стекло. Видите инициалы мастера? Это Майкл Эдкинс, одна из лучших работ. – Она с вызовом посмотрела на мужа, словно ожидая возражений, но он не возражал. – Да, это Майкл Эдкинс, – повторила она. – Несколько его изделий хранятся в Британском музее. Сирена, ваш отец знал, что собирать.
Это стало еще более очевидным, когда Герти обнаружила нож, вилку и ложку итальянской работы шестнадцатого века, кружку для эля времен Чарльза II, которой исполнилось четыреста лет, корпус стариннных часов из золота с эмалью. Когда она добралась до коробки со старинными пуговицами, Сирена поняла, что слышит дыхание всех присутствующих, его заглушали только звон в ушах и удары ее собственного сердца. Герти наконец подняла голову. На ее щеках горели красные пятна.
– Вы понимаете теперь, что вам досталось? – еле слышно прошептала она.
Сирена молчала.
Герти взглянула на племянника, вслед за ней Сирена. Грейндж стоял и смотрел на нее, просто смотрел. Потом глубоко вздохнул.
– Сирена, – продолжала Герти, – в этих коробках масса ценных вещей. На десятки тысяч долларов.
– Тысяч? – У Сирены все расплылось перед глазами.
– Что с вами?
Почувствовав, что рука Грейнджа сильно сжала ее плечо, Сирена быстро сморгнула. Еще мгновение, и
