чаинку, положил на блюдце.
— Я объяснил.
— Не понял, извините покорно. Не понял, Сергей Николаевич.
— Так. — Скорин замялся, решал, как объяснит. — Боялся! — брякнул он решительно и вызывающе посмотрел на майора. — Боялся, и все!
— Смерти боялся? — Майор возился с чайником, на Скорина не смотрел.
— И смерти боялся. А вы не боитесь?
— Вопрос снимается как провокационный. — Достав платок, майор вытер лоб. — Не верю. Так почему же?
— Я ответил.
— Других версий нет?
— Нет.
Майор допил чай, отставил стакан, долго вытирал платком лицо, затем посмотрел на Скорина.
— Ладно. Итак, направили в нашу школу…
— Проучился два года, назначили сюда.
— Всех в Москве оставляли?
— Нет.
— Почему вас оставили?
— Спросите у руководства. Работал… в Германии. Привык к нашей работе. Но сейчас война — и хочу на фронт, воевать среди своих, с полевой почтой.
Майор долго, изучающе смотрел на него, затем спросил:
— Как же ты, Сергей, брак не оформил? — Скорин вздрогнул, затем медленно поставил стакан на стол, выпрямился, хотел встать. Майор взял его за руку, заглянул в глаза, вздохнул, после паузы сказал: — Да, Сергей Николаевич, я вот тоже однолюб.
— Я вас прошу, товарищ майор…
— Зря просишь, — перебил Скорина майор. — Нам работать вместе. Личная жизнь разведчика — его тыл, можно сказать. Ты уж извини меня за красивые слова, но человек без любви — не человек вовсе, а так пустышка.
Скорин встал, но Симаков, не обращая внимания на его протест, продолжал говорить:
— Любовь оружие, оружие грозное. А ничейного оружия, Сергей Николаевич, не бывает. Если оно не в наших руках, значит, в руках врага.
— Не надо, товарищ майор!
Майор замолчал, потер коротко остриженную вихрастую голову, посмотрел на Скорина, тот, продолжая стоять, почувствовал себя неловко.
— Давайте прервемся, Сергей Николаевич. — Симаков тоже встал. До завтра. В двадцать три часа жду вас.
— До завтра, Николай Алексеевич. — Скорин повернулся и пошел к выходу. Майор чуть было не вернул его, но сдержался, покачал головой и грустно улыбнулся.
В кабинет вошла Вера Ивановна, и майор, то ли спрашивая, то ли рассуждая вслух, сказал:
— Нехорошо у Скорина в личной жизни произошло. — Он взглянул на Веру Ивановну, которая открывала окно, чтобы проветрить кабинет.
— Не верите вы подчас женщинам. — Вера Ивановна вытряхивала из пепельниц окурки, на майора не смотрела. — Сережа перед командировкой с ней не расписался, сказал, что в спецкомандировку на год- полтора на восток едет и свадьбу сыграют, когда вернется. От него загодя написанные два либо три письма пришли, и молчок. Словно в воду канул. А она сына родила. Ей никто не объяснил, где Сергей. Четыре года.
Вера Ивановна поставила на поднос стаканы и чайник, направилась к двери.
— Сын есть, а семьи нет. — Она посмотрела на Симакова так, словно именно майор был виноват в случившемся. — Вот и вся его личная жизнь.
Дребезжа, прокатился трамвай, заклеенными окнами он напоминал лазарет.
На бульваре девушки из команды противовоздушной обороны закрепляли на день аэростат.
Скорин с Леной сидели на лавочке, смотрели на аэростат, на уже отодвинутые в сторону, но еще не убранные совсем противотанковые ежи. Скорин никак не мог начать разговор, вздохнул, закурил, вытянул из кармана газету, хотел ее выбросить, но передумал, оторвал страницу и начал мастерить кораблик.
Ночью неожиданно ударили заморозки, лужи были затянуты ледком, Скорин разбил его палкой, пустил кораблик в полынью. Лена следила за его движениями, нагнувшись, взяла тонкий ломтик льда, который стал быстро таять в руках.
— Сережа, — сказала Лена нерешительно, — четыре года. Ты не виноват в случившемся, но я тоже не виновата. — Она взглянула на Скорина, боясь, что он ее прервет, быстро заговорила: — Ты не думай, я никого не люблю. Я просто… ну, ты должен понять. Я была уверена, что ты погиб. Я не верила, что ты можешь оставить, забыть меня. Тебя не было. Значит, тебя нет… Я смирилась с этой мыслью…
— Нельзя же всю жизнь быть одной.
— У меня сын.
— Наш сын. У Олежки есть отец. — Скорин встал. — Никто не вправе лишить человека отца. Даже мать.
— Война. — Лена тоже встала. — Я не переживу потерю вторично.
— Да, война. — Скорин взял Лену под руку, они медленно пошли по пустынному в этот час бульвару. Гуляли, как четыре года назад. Как гуляли до разлуки, до войны. Скорину казалось, что понятия: «до войны» и «до нашей эры» приблизительно идентичны. Они означают — так давно, что не имеют к нам отношения. История. Их любовь тоже стала историей, событием далекого нереального прошлого. Они и сами стали иными, и им предстояло узнать друг друга. Жил он в гостинице, дома у Лены не был. Так они и шли с одного бульвара на другой. Боясь споткнуться, Скорин часто поглядывал под ноги. Он увидел лежавшую на земле ветку липы, ее срезало осколком либо оторвало взрывной волной, таких веток кругом лежало много, а у развалин дома неподалеку толпились люди, стояли машины с красными крестами. Скорин поднял ветку, отряхнул, тронув губами липкую набухшую почку, почувствовал, что Лена вздрогнула. Она смотрела настороженно. Ее взгляд просил, даже требовал. Он медленно, осторожно, словно шаря впотьмах, протянул ей ветку. Она залилась румянцем, взяла ветку, придвинулась ближе и спросила:
— Помнишь?
Он не помнил, понял только, что когда-то, в юности, так же подарил Лене ветку, и сейчас радовался как мальчишка, что угадал. Счастье, что ветка эта попалась под ноги. Скорин забыл о развалинах рядом, о людях и машинах с красными крестами.
Папки с личными делами сотрудников отдела лежали на столе майора Симакова двумя аккуратными пачками. Он брал дело из левой, быстро просматривал, отдельные документы читал, делал пометки в блокноте, затем перекладывал направо. Дела эти майор знал хорошо, тщательно ознакомился, когда принимал отдел. Сейчас Симаков перечитывал их в основном для того, чтобы лучше вспомнить каждого своего сотрудника, анализируя совокупность достоинств и недостатков каждого, решить, кого же послать в Таллинн.
Скорин? В личном деле отмечено, что недостаточно наблюдателен. Работа на рации, шифрование, обнаружение за собой слежки — все на среднем уровне. Не умеет притворяться, играть роль, на этот серьезный недостаток Симаков обратил внимание при первой же встрече. Зато внешне истинный немец: манеры, язык, хорошие документы. И ранение пригодится. Но главное — интеллигентен, эрудирован. При встрече со Шлоссером это может иметь решающее значение.
Если не Скорин, то кто?
Майор вновь перебирал личные дела своих сотрудников.
Люди это были разные, но все дружно, словно сговорившись, настороженно относились к нему, своему новому начальнику, майору Симакову. Возможно, он на их месте относился бы так же. Старого начальника отдела любили, человек и профессионал он был отменный. Его уход из отдела был воспринят сотрудниками болезненно. Пусть он, майор Симаков, не имеет никакого отношения к этому, но он занял его место. Отсюда и холодок в отношениях. Сотрудники, выслушав очередное задание, отвечали в уставной
