глаза.
— Какой разведчик не ошибается?
— Думайте, майор. Слов я вам говорить не буду. Вас понять можно: кто предал раз, глядишь, предаст и второй. — Зверев жадно затянулся и раздавил окурок. — Вы русский-то язык где изучали?
— В Москве. — Шлоссер встал у агента за спиной.
— В Москве. — Зверев повернулся, посмотрел с любопытством. Хотел о чем-то спросить, но передумал.
— При нашей с вами профессии, Александр Федорович, — Шлоссер впервые назвал Зверева по имени и отчеству, — пить не рекомендуется, но понемногу можно. Как вы считаете?
— Можно. — Зверев кивнул. — В школе нас очень даже поощряли. Вечером, конечно.
— Глупо, разведчику необходим трезвый ум. — Шлоссер достал из шкафчика бутылку водки и налил Звереву полстакана, себе чуть поменьше.
— Почему глупо? Хотели языки нам развязать.
Внизу раздался шум подъехавшей автомашины, и через несколько минут Целлариус, открыв дверь, остановился на пороге.
— Входите, фрегатен-капитан. — Шлоссер поднялся из-за стола навстречу Целлариусу.
— Не помешаю, барон?
— Нет, нет. Мы мило беседуем. — Он повернулся к Звереву, представляя Целлариуса: — Начальник местного абвера.
Целлариус кивнул Звереву и, не раздеваясь, сел на диван.
— Налейте мне водки, барон. На улице промозгло, я продрог в этом плаще.
— С удовольствием, Александр. Налить по-русски или по-немецки?
— Мы воюем с русскими. — Целлариус взял у Шлоссера бокал и выпил залпом. — Хорошо!
— Задание выполните, Зверев? — спросил Шлоссер.
— Постараюсь. — Зверев отпил из стакана немного и зажал его в широких ладонях.
— Не предадите?
— Слушайте, что вы меня как девушку пытаете? Обману, не обману? Что со мной там сделают? Расстреляют! Если на расстрел идти, то лучше у вас!
— Почему?
— У вас я как герой погибну, а там как собака!
— Это верно. А может, не расстреляют?
— Не волнуйтесь, расстреляют, — ответил Зверев и допил водку.
— Вы оптимист. — Шлоссер снова налил Звереву. — Напарник нравится?
— Дегенерат и убийца.
— Не завалит он вас?
— Может. Но я его при первом случае…
— Ладно, идите.
Зверев встал, допил водку:
— До свидания. Разрешите в город выйти. Не могу я взаперти долго сидеть. Неволя мой боевой дух подрывает.
Видя, что Шлоссер не реагирует, Зверев продолжал убеждать:
— Не сбегу я. Зачем мне сейчас бежать? Вы же меня сами перебросите.
— Хорошо. Пойдете в немецкой форме. — Шлоссер снял телефонную трубку, набрал номер. — Канцелярия? Говорит майор Шлоссер. Оформите пропуск господину…
— Карпухин Анатолий Иванович, — подсказал Зверев.
— Господину Карпухину Анатолию Ивановичу. До двадцати четырех часов. — Шлоссер повесил трубку. — Идите.
— Спасибо. — Зверев поклонился и вышел.
— Ну? Будете забрасывать? — спросил Целлариус, встал и снял плащ. — А он не перейдет к русским?
— Конечно, перейдет. — Шлоссер самодовольно улыбнулся. — На этом построена вся операция. Зверев придет в большевистскую контрразведку, расскажет о школах, о вас, фрегатен-капитан. Я специально только что назвал ему вашу должность. Еще он расскажет о майоре Шлоссере, который прибыл в Таллинн со специальным заданием. На площади Дзержинского меня хорошо знают. — Видя недоумение Целлариуса, Шлоссер расхохотался. Комбинацию придумал адмирал Канарис. Я ее исполнитель. Русская разведка должна заинтересоваться информацией Зверева и прислать в Таллинн своего человека, чтобы создать постоянные источники информации. Наша задача его обнаружить и захватить…
— Значит, данные о прибытии в Таллинн русского разведчика…
— Пока не соответствуют действительности.
— Мы с вами, барон, в роли подсадных уток?
— Вроде того. Вы не заметили, как вчера торжествовал Франц? Ему доложили, что я выбрал Зверева. Служба безопасности знает о намерениях бывшего летчика вернуться к своим, держит его в школе, чтобы выявлять неблагонадежных, которые группируются вокруг Зверева. Франц понимает, что Зверев изменит нам, и заранее торжествует победу над абвером.
Офицеры рассмеялись.
Подготовка Зверева и Ведерникова к заброске в советский тыл занял у Шлоссера и Целлариуса почти две недели. Все надо было сделать досконально, так, чтобы русские не почувствовали подвоха.
Для самой переброски Шлоссер выбрал непогожий день. На аэродроме было неуютно. Дождь хлестал по крыльям самолета, по лужам. Залетали капли и в машину, из которой Шлоссер и Целлариус наблюдали за отправкой агентов, но барон не поднимал стекло, смотрел на разворачивающийся самолет, словно не верил, что тот улетит. Сделан первый ход в игре. Каков-то будет ответный?
— Все-таки я поражен, барон, что вы, при вашем опыте, выбрали напарником Ведерникова. Они перегрызутся еще в самолете, это может сорвать операцию.
— Зато когда Зверев явится в советскую контрразведку и сдаст Ведерникова, то биография последнего лучше всего подтвердит правдивость Зверева.
Шлоссер вынул из портфеля, который держал на коленях, папку. На обложке было написано кодовое название операции: «Тандем». На первой странице красовались фотографии Ведерникова и Зверева, под ними подписи: «Макс» и «Джон».
Целлариус вначале считал операцию излишне сложной и рискованной, но Шлоссер сумел убедить его в оперативной целесообразности намеченных им действий.
— Вы стратег, барон. Русские должны клюнуть на ваш «Тандем», сказал фрегатен-капитан, в голосе его не было и тени сомнения.
Шлоссер посмотрел на фотографии Зверева и Ведерникова, захлопнув папку, убрал ее в портфель.
Самолет скрылся. Шлоссер поднял стекло, и дождь заструился по нему тоненькими ручейками.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Скорин выздоравливал медленно. Врачи недоумевали: казалось, сделано все возможное — пулю из бедра извлекли удачно, рана заживала хорошо. Давление, которое вначале из-за большой потери крови упало, сейчас было нормальным, а температура держалась чуть выше тридцати семи, сердечная деятельность была вялой. Врачи решили, что всему виной нервное перенапряжение, и терпеливо ждали: мол, время и покой в конце концов сделают свое дело.
Врачи были правы лишь частично. Действительно, резкий переход от максимального нервного напряжения, необходимого при работе в логове фашистов, к полному покою и расслабленности, оказал на организм Скорина определенное влияние. Скорина охватили усталость и равнодушие. Он выполнил задание и теперь, находясь в бездействии, чувствовал себя бесполезным.
