«Строение тела домашних кошек и собак, декоративных птиц и рыбок», «Уход, содержание и профилактика болезней домашних животных», «Доврачебная ветеринарная помощь», «Ветеринарно-санитарная служба России и зарубежных стран». Льву стало искренне жалко бедных зверушек…
Впрочем, людей было еще больше жалко. Академия бралась за подготовку врачей-косметологов широкого профиля и мастеров-эпиляторов… Лев печально улыбнулся, подумав, что профиль у клиента, обратившегося к такому специалисту, точно уж станет «широким». А фаса вообще может не остаться…
Гуровское удостоверение произвело серьезное впечатление на окамуфляженного амбала. Он возбужденно чирикал что-то по «внутряшке», с его лица даже исчез налет радостного кретинизма, столь свойственного подобным типам. Результаты не замедлили сказаться: Лев еще только перешел ко второй части фундаментального расписания, как его нежно и вкрадчиво потрогали за локоток:
– Господин полковник? Позвольте представиться: Остап Андреевич Дорошенко, ректор этого учебного заведения.
Гуров обернулся. Мужчина сорока с небольшим лет в строгом темно-сером костюме, представший гуровскому взору, разительно не соответствовал своей фамилии, имени и отчеству. В самом деле, какой внешний облик мысленно рисуется нам при словосочетании «Остап Андреевич Дорошенко»? Что-то тарасбульбовское, гоголевское, запорожское, «жовто-блакитное» – словом, этакий «щирый украинец», классический хохол семи пудов весу и с непременным чубом. В расшитой свитке; одна ручища сжимает шмат сала, в другой – четвертная бутыль горилки. Дорошенко же оказался невысоким, с тускловатыми белобрысыми волосенками и небольшими, глубоко посаженными светло-серыми глазами. И выражение этих глаз… странное, а вернее, нет никакого, как у манекена.
Не столько даже худой, сколько костлявый. А вот произношение выдавало: типично одесско- харьковское, мягкое фрикативное «г» – «хосьподин полковник»… Обнажившиеся в вежливой улыбке, явно недавно вставленные зубы ректора отливали благородной голубизной дорогого унитаза.
Лев энергично пожал хилую, вялую и прохладную лапку Остапа Андреевича. Тот между тем продолжил:
– Вряд ли вы заглянули под нашу крышу из праздного любопытства. У вас есть ко мне какие-нибудь вопросы? Давайте поднимемся в мой кабинет, я с удовольствием на них отвечу.
– Как знать, может быть, из-за любопытства тоже. Отчего не допустить, – Гуров хитро прищурился, – что слух о вашем очаге свободного знания докатился до Первопрестольной? А вдруг я просто мечтаю, чтобы мой сын-выпускник получил образование в Нью-Оксфорде посередь родных российских просторов? Или, может быть, я хочу прочесть у вас курс лекций по современному российскому праву? Как, пригласите? Конечно, мои шансы невелики, когда в городе есть такой выдающийся юрист, как Святослав Игоревич Честаховский… – При этих словах Лев остро и внимательно взглянул на Дорошенко. – В кабинет, говорите? Отчего же, можно и в кабинет…
Глава 7
Гуров не мог, конечно, знать, что в эти минуты происходит в столице. А там события припустили вскачь.
Слегка прихрамывая, паренек в камуфляжке возвращался в свой временный приют из касс Ярославского вокзала. Ему осталось пройти всего метров двести до заброшенных запасных путей, и он в безопасности до позднего вечера, а билет уже в кармане.
Он настороженно оглянулся и наткнулся на злобный, торжествующий взгляд неброско одетого типа с крысиной физиономией. Тип тут же стремительно нырнул за товарный вагон, раздался топот бегущих ног.
Парень затравленно метнулся к своему вагону, рванул дверь и крикнул срывающимся голосом:
– Петро! Сюда скорее!
Бомжик Петро, его недавний спаситель, кинулся к двери:
– Что?!
– Меня засекли. Они. Сейчас будут убивать. Тогда на Каланчевской не убили, а теперь – хана. Живым не дамся. Скрыться не успею. Пистолет мой тащи!
Бомжа затрясло:
– Они ж и меня… Говорил Ванек – в ментовку, а я спорил, дурак!
– Бандиты тебя не знают. – Парень перехватил протянутый ему пистолет. – Беги, звони в милицию, я власти не враг! Может, и успеют спасти, попробую продержаться! Не вздумай просто удрать, иначе они и до вас доберутся, понял?!
Бомж как угорелый кинулся к вокзалу, а парнишка, прихрамывая все сильнее, – в глубь товарного двора, к пакгаузам. Но бежал он не более трех минут – справа выросли две фигуры; слева и чуть сзади – еще трое.
– Он, сучонок! Держи-и!!
Преследуемый кинулся под товарный вагон. Колеса защитят! Он решил дорого продать свою жизнь. Передернул затвор. Выстрел! Еще!
Один из бандитов дико взвыл: пуля разнесла ему коленную чашечку. Ситуация складывалась явно не в пользу преследователей – о том, чтобы взять живым, речь уже не шла. С правой стороны и с торца под вагон хлынул град пуль. Со злобным визгом они рикошетили от колес и рельсов.
…Петро в это время хрипло орал в телефонную трубку:
– Скорее! Убьют ведь и меня порешат, когда найдут. Не знаю, кто, но уже стреляли в него, в субботу, на Каланчевской! Да бандиты это, бандиты!
А парню пока везло: перестрелка затягивалась, появлялся шанс на помощь. «Они» под вагон лезть не хотели – верная ведь смерть – и начинали заметно нервничать: устраивать такие разборки в центре Москвы, даже в этом глухом месте, на товарном дворе… Сейчас линейщики вскинутся, повяжут ведь! Два бандита потащили раненого подальше от места стычки, двое продолжали яростно сажать пулю за пулей под вагон, от которого только щепки летели. Ничего, сейчас у стервеца кончатся патроны! Пальба продолжалась уже больше десяти минут…
