спокойствие. Он вел себя так, словно его вели не на казнь, а намеревались отправить в кругосветное путешествие за счет городской казны, да еще собрали всех жителей города, чтобы пожелать ему удачного путешествия. Однако каждый горожанин знал: путешествовать заключенные будут в виде горстки пепла, поднятого в небо горячим воздухом костра. В центре площади уже сложили гору хвороста, осталось только привязать заключенных к столбам, поднести факел и посмотреть, как разгорается всепожирающее пламя.
Священник пробубнил под нос молитву и молча проводил взглядом первого заключенного. Тот прошел к столбу и пнул ногой вязанку хвороста.
– Маловато будет, – заметил он. – Разве что мой костюм подпалить.
– Ничего, потом еще подбросим, – заявил палач, державший в руке горящий факел. – Для начала мы тебе перышки опалим, а уже потом устроим настоящий пожар.
– Изверги.
– Ты первый начал.
– Я никого не сжигал.
– Еще бы, – согласился палач и передал факел стражнику, – заниматься всепрощающим сожжением врагов при всем честном народе – привилегия правителей, а не смутьянов. Становись к столбу, пока народ не начал кидать в тебя гнилыми овощами и фруктами. Этот, – палач кивнул в сторону Баррагина, – пока подождет. Пусть посмотрит в последний раз на казнь со стороны. Веселее будет.
– Да, пожалуйста, – заключенный прислонился к столбу, палач привязал его, напоследок сильно дернув веревку. К его удивлению, заключенный даже не пикнул – обычно раздавалась ругань или звучали вскрики боли.
Палач развернул поданный стражником лист пергамента и громким голосом – чтобы слышали не только первые ряды горожан, – объявил:
– Дамы и господа! В этот, не побоюсь данного слова, знаменательный день мы провожаем на тот свет одного из самых опасных преступников. Убежден: кому-то из вас есть, что сказать насчет его деяний, но традиции разрешают нам говорить о почти мертвых либо почти хорошо, либо почти никак. Поэтому не стану перечислять злодеяния, совершенные виновником сегодняшнего собрания, а ограничусь кратким обращением первого советника Баратулорна.
Палач повернул голову в сторону заключенного и озвучил обращение:
– Твоя песенка спета!
Заключенный улыбнулся.
– Не помню, в который раз я это говорю, – сказал он, – но я не сочинял никаких песен.
– Это роли не играет, – ответил палач. – Сказано, что спета – значит, спета!.. Итак! За совершенные злодеяния преступник будет сожжен, а пепел его развеян по ветру.
Палач бросил пергамент в кучу хвороста и поднес к ней факел. Сухой хворост моментально загорелся, огонь побежал по веткам, разрастаясь, как тесто на дрожжах. Заключенного окутало дымом. В следующую секунду что-то зашипело, и дым стал гораздо плотнее, а огонь погас. Облако пара унесло ветром к рядам горожан, и изумленная публика увидела, как из костюма заключенного многочисленными струйками вытекает вода.
– Что такое? – воскликнул потрясенный палач.
– Я предупреждал, что хвороста маловато, – подметил заключенный. – У меня противопожарный костюм, знаете ли. А запасов воды хватит, чтобы затопить эту площадь полностью.
Фармавир чуть не подавился пирожком с яблоками: представил, во что превратилось бы подполье, порви он ткань ячейки, в которой хранится подобный объем воды. И самого бы смыло в неизвестное далеко, и предусмотрительному Змейго Рынычу нечем стало бы тушить пожар. Но после прозвучавших слов Фармавиру захотелось сделать себе точно такой же плащ. Это куда удобнее сумки, и Фармавир даже удивился, почему не додумался до способа объединить несколько ячеек в одном месте? Плащ подошел бы для этой цели идеально – на нем поместится немало полосок, и ими удобно пользоваться.
– Поэтому, – продолжал Кащей, – предлагаю не тратить время даром и заменить сжигание повешением.
– По-моему, – сказал Фармавир в пустоту подполья, – он издевается.
Палач скрипнул зубами: заключенный даже собственную казнь исхитрился превратить в представление. Но идея насчет повешения показалась здравой: шея заключенного ничем не отличалась от шей прочих граждан города, и никаких хитрых штучек припрятать в собственном организме он не смог бы при всем желании.
– Уговорил, – согласился палач и, оттолкнув хворост, отвязал заключенного от столба. – Прошу на эшафот, раз уж ты сам вызвался.
Заключенный неторопливо поднялся по ступенькам на эшафот, зевнул и осмотрел виселицу. Подмигнул ошарашенному Баррагину, смотрящему на происходящее с открытым ртом, и сказал, намекая на прочность балок и веревки:
– Основательно сделали.
– А как же иначе? – отозвался довольный палач. – Ради таких людей, как ты, мы готовы пойти на значительные траты. Обслужим по высшему разряду, не переживай.
– Нисколько не сомневался, – кивнул Кащей. – Начинайте казнь, а то стоять надоело. Ноги устают.
– Торопишься начать новую жизнь? – ухмыльнулся палач. – Ничего, потерпишь немного. Скоро земля уйдет из-под твоих ног, и они окажутся свободны. Конечно, из-за этого основная нагрузка ляжет на твою шею, но это ненадолго. До первого хруста. А потом – живи новой жизнью, сколько пожелаешь, но помни: не исправишься, закончишь точно так же.
– Что-нибудь придумаю.
Палач надел на шею заключенного петлю.
– Не натирает? – спросил он участливо.
– Так ты же еще петлю не затянул, – отозвался Кащей.
– А потом поздно спрашивать.
– Уверен?
– Конечно. У меня большой опыт в этих делах. Когда я натяну петлю, ты не станешь отвечать, а высунешь язык, свесишь его набок и навеки откажешься пребывать в этом мире, – палач посмотрел на священника, тот кивнул. – Кстати, исповедаться не хочешь?
– В другой раз, – ответил заключенный. – Сделай одолжение, друг.
– Какое?
– Протри мой медальон, а то он закоптился в дыму.
– Да ради Бога! – палач дыхнул на медальон и протер его тряпочкой. Металлический стилизованный череп подмигнул ему правым глазом. Палач озадаченно хмыкнул.
– Вот так уже лучше, спасибо, – сказал Кащей. – Я готов.
Под грохот десятков барабанов палач дернул за рычаг. Площадка под ногами Кащея разделилась на две створки, и повешенный потерял опору под ногами.
Присутствующие ждали, когда он склонит голову на бок, закатит глаза и безжизненно повиснет в петле, издав последний хрип, но Кащей спокойно раскачивался на веревке и внимательно смотрел в глаза публике.
– Что-то не так? – поинтересовался он, наблюдая за массовым отвисанием челюстей и падениями в обморок слабонервных граждан. – Ах, да, совсем забыл!
Он склонил голову на бок и высунул язык. Упавших в обморок стало значительно больше. Баррагин оказался в числе последних: психика не выдержала происходящего сумасшествия и дала мозгу «отбой», дабы разобраться с проблемой и определить: все ли с мозгом в порядке, и не зашел ли ум за разум от увиденного?
– Так правильнее? – спросил Кащей. Никто не ответил. Кащей вздохнул. – Ну, ладно, не судьба, значит, стать мне правильным висельником. Давайте, снимайте меня отсюда – повисели, и хватит.
– Что значит, хватит? – возмутился растерявшийся палач. – Раз повесили – виси, давай!
– А покачаться можно? – спросил заключенный. – Давненько я на качелях не бывал.
Кащей дернулся в сторону и закачался слева направо.
