живешь. Но! После того мочкануть, как он позвонит куда надо. После, а не до. Так вот, Колян, крепко запомни: он позвонил куда надо, он все сказал, что на бумажечке написано, слово в слово, и хрен кто узнает, что он раньше дуба врезал, понял? А уж после этого мы шнырька… согласно плану. Тут ты да я, да мы с тобой. Я болтать не буду; ты, если еще пожить хочешь, хоть и дурак, а тоже не будешь. Тогда и деньги наши, и шкуры целы, а как там этот крутой дядя свои проблемы решит – насрать нам зигзагом с Марса. Коли он нам так доверя-я-яет… Не проверя-яет, сам ручки пачкать не жела-ает на мокрухе…То и хер с ним! Пусть я шестерка, но мозги у меня тоже имеются. Мы ничего не знаем, не понимаем, мы в стороне! Подрядились заставить дедка по номеру тренькнуть да фамилию назвать, так он и тренькнул – мы его убедили. А потом ак-куратно мочканули. Согласно договору. Деньги на бочку и адье – мы с вами незнакомы! Дошло, дебил сраный?! Вот так-то, см-мотри у меня… А теперь бегом за грелкой, бегом, я сказал! И сам чтоб ни капли, все в жмура вольем.
… Вот так и вышло, что заказчик пребывал в святой уверенности, что Орлов получил-таки очередную порцию «дезы» – конкретную личность на неприглядную роль взбесившегося русофобствующего толстосума – Юнеса Саидовича Набокова. Хотя, откровенно говоря, это было уже неважно.
Все это случилось во вторник, ровно за шестнадцать часов до разговора Гурова с Орловым в генеральском кабинете. Такой вот «черный вторник» выдался, день, в который расстались с жизнью Константин Павлович Иванов и Владимир Евгеньевич Жирафчиков. Два мента, пусть один из них и бывший. Такие разные люди…
ГЛАВА 9
Со Станиславом он договорился встретиться не в управлении, а у себя дома, в шесть вечера. Как раз минут сорок до срока оставалось, нужно было заставить себя съесть хоть что-нибудь, хоть раз за весь этот похабный денек, хотя какой тут, к чертям собачьим, аппетит – с такими-то впечатляющими достижениями. Он, конечно, и без ошеломляющих известий о двух вчерашних смертях осознавал, что дело с расследованием по иконе идет сикось = накось. Погано идет. Но при тщательном обдумывании, детальной оценке ситуации выяснилось, что он ошибался: все оказалось значительно хуже, чем он полагал.
Гуров тяжело вздохнул, поставил на плиту небольную кастрюльку с водой, зажег газ. Подождал, пока закипит, и полез в морозильник за дежурными пельменями. Вроде и Машины кулинарные шедевры в избытке наличествовали, а вот поди ж ты – странная штука человеческая психология – не хотелось в таком настроении. Пельмени смерзлись в ком, он поковырял этот ком ножом, разобрал его на фрагменты и бросил то, что получилось, в белый кипяток. Посолил, закрыл крышкой, убавил пламя. Раз он такой дурак и неумеха, то ничего вкусного ему не положено, стрескает пельмешки как миленький.
Нет, некоторые результаты накапали даже сегодня. По крайней мере, у Гурова не осталось никаких сомнений – икону Богоматери, а скорее всего, и те четыре Боровиковского украл Сукалев. Он же убил Каленова, хотя Лев был уверен, что слово «убил» тут не подходит. Не было умысла, это Гуров чувствовал однозначно. С места преступления Сукалев удирал в расстроенных чувствах, в ужасе от содеянного. Хладнокровный убийца озаботился хотя бы запереть входную дверь, не оставлял бы ее нараспашку! Такие «шибко глубокомысленные» – Лев горько усмехнулся, даже замычал от бессилия – выводы последовали после трехчасового допроса Музы Григорьевны, муторного, тягомотного донельзя. Она явилась-таки по повестке, хоть опоздала на полтора часа, а то Лев всерьез подумывал – не придется ли посылать за церковной овечкой двух дюжих сержантов. В сопровождении машины «Скорой помощи», а то ведь жалко сослуживцев. Нет, обошлось.
На «своем поле», в родном, любимом служебном кабинете Гуров чувствовал себя немного поувереннее, чем в провонявшей вареной рыбой берлоге Сукалевой, но толку-то? Да, она подтвердила, что заказывала три комплекта ключей. Один – батюшке, один у нее хранится, а третий – у сторожа, они в трапезной висят.
Точно, висели там эти ключи. Гуров их своими глазами видел. Только они ведь на виду, в трапезной все время народ, причем, заметим, посторонних туда не очень-то пускают. А вот сама она где комплектик хранила? Мог ли кто-то ключи на время позаимствовать, ненадолго, на час-два? Ах, в комоде, в ящичке… Ах, никто не мог… Словом, ясно все.
Когда же она проговорилась, что «ирод» разок поинтересовался, что это за ключики такие у нее появились, а она, конечно, непутевого отшила, не твое, мол, дело, – тут уж младенцу ясельного возраста этот фрагмент картинки становился понятен до боли в печенках.
Гуров еще в начале расследования обратил внимание на то, что под левым приделом церкви, почти под клиросом, имелся глубокий подвал. Там стояла установка АГВ, простейшая, на солярке – так, на случай отключения центрального отопления. Что-то вроде мини-котельной, дворницкой, бендешки и прочее. Когда же он узнал от Сукалевой, что Илья Вадимович, блудный ее сыночек, а посовместительству «ирод», в прошлом и позапрошлом году подрабатывал по мамашиной протекции дворником-истопником при церкви, стало совершенно ясно, где он отсиживался, дожидаясь, пока клирики разойдутся, в ту проклятую ночь с четверга на пятницу. В ночь кражи и убийства.
Когда Лев вежливо поинтересовался у Музы Григорьевны, не был ли знаком ее покойный сыночек с покойным же церковным сторожем, разразилась настолько мощная истерика с хриплыми угрозами относительно выцарапывания глазенок у поганого мента – откуда слова-то знает такие, овечка церковная! – что он сразу понял: знали Сукалев с Каленовым друг друга.
Ну и что? Да, все это прекрасно работало на гуровскую версию, но ни на миллиметр не приближало его к решению главных заморочек: где икона? Кто стоит за расчетливо подаваемой им с генералом «дезой»? При чем тут Набоков? Кто и почему убил Константина? На поверхности взбаламученного омута плавала разжмульканная в кашу тина с дохлыми окуньками в придачу, а щуки… Щуки посмеивались над ним из загадочной глубины. А может, и не щуки – акулы. «Заметим, – подумал Лев, – когда ловят щуку, никто не бросает в заводь камни. С этими вопросами можно очень запросто наломать дров. Поэтому работать придется нежно, аккуратно, без внешних эффектов».
…Мелодичная трель дверного звонка буквально вырвала Гурова из состояния медитации. Вот интересно: не приди бы Крячко, долго ли бы он еще рассматривал наколотый на вилку остывающий пельмень?
– Нет, Лев. – «Друг и соратник», от которого явственно несло алкоголем такого пошиба, что и тренированный бичара сдохнет, протестующе поднял здоровую руку. – Нет уж! Обидеть подчиненного – дело нехитрое, но у меня принципы есть. Которыми поступиться не могу: накорми, напои, спать уложи и прочее, а уж потом… «Напои» отменяется. Я после этого агентурного погружения в общество трезвости вступлю, если выживу. Вон у тебя пельмешки аппетитные какие, а Станислав Васильевич, бедняга, уж почитай двое суток не ест, а закусывает. Изредка. Малокалорийно. Ого, даже кетчуп есть! Люблю кетчуп, с ним хоть тарелку опилок слопать готов. Кстати, пока я насыщаюсь – излей грусть-тоску, я привычный. Я ж по твоему заданию в автономное плавание ушел. По морю разливанному разведенного гидролизного спирта. С Петром на связь не выходил, согласно нашей, – Крячко хитро прищурился, – договорености, следовательно ни хренушеньки не знаю. Ладно, вижу, что поганенько. Давай, колись сухим березовым поленом. А потом я свою песенку спою, глядишь – грусти поубавится.
Гуров невольно улыбнулся – Стас, как всегда, действовал на него вроде хорошего контрастного душа. И то правда – мотание сопель на кулак никому еще не помогало, а две головы лучше, чем одна. Синергетика, знаете ли…
– М-да, – прокомментировал «друг и соратник» гуровские излияния, – весело, как на панихиде. Знаешь, редкостный случай – со всеми твоими выводами я согласен, это даже настораживает как-то. Ладно, обсуждение после. Теперь меня послушай, кое-что интересное есть.
Впрямь было. «Внедрился» Крячко безо всякого труда, сукалевские приятели на халяву всегда готовы не то что с бывшим ментом – с рогатым чертом нализаться. Или с белокрылым ангелом. А в соответствующем подпитии языки у них становились чем-то вроде сохнущего белья на сильном ветру. Тем более такое событие – друган Илюша ласты склеил! Как не обсудить с новым приятелем, в доску своим парнем Стасиком, как не помянуть добрым – а когда не очень – словом бывшего собутыльника Илюшу Сукалева! Как, наконец, не прикинуть столь славный жизненный финал на свою собственную нескладную персону – а не я ли следующий? Да ведь не сантехники запойные в компашке преобладали – высокого полета птицы: кто филолог, кто геолог, кто и вовсе попертый за лютую пьянку скрипач из состава Большого симфонического оркестра Гостелерадио. Само собой, контингент тянуло неудержимо на философию в стиле «Эх, жисть ты
