наша несуразная! Теперича – не так, как давеча, это самое – оно совсем не то, которое! Субстанция бытия, други дорогие, имеет столько постулатов, сколько кантовская критика чистого разума, и вообще: что касается касательных вещев, то это есть не что иное как буквально. Словом, все там будем…»
Так что за почти двое суток Стас толком не спал, а все больше «общался» с компанией переменного состава: кто-то отключался или уходил, а кто-то новенький, услышав о загулявшем отставном менте, который всех желающих поит в помин любимого усопшего служебно-разыскного щенка, а заодно и Илюши Сукалева, шустренько в компанию вливался. Хотя ядро, человек десять самых опытных, проверенных бойцов с зеленым змием, оставалось одним и тем же.
Сначала зависли на квартире у Миши – или Гриши? – затем перебрались не то к Маше, не то Глаше, а может, и вообще ее Винсеттой звали. Пили дрянь жуткую, запредельную, причем все попытки Станислава заставить очередного гонца принести что-нибудь государственного розлива наталкивались на искреннее непонимание. Что они, идиоты – деньгами сорить? Пусть даже не своими, а крячковскими. Нет уж! Лучше к бабе Мане зайти, а если ее дома не застанем – к Кольке или Тольке, или, на крайняк, к Елене Александровне. У той всегда есть, правда, только самогон… Это просто удивительно – сколько же в центре Москвы оказалось так называемых шинков, где в любое время дня и ночи нальют любую – от канистры до пятидесяти грамм – дозу разведенной до тридцати градусов гидрашки или мутноватого первача. Правда, по цене в два с половиной раза ниже, чем государственное спиртное. Нальют, конечно, не всем, а лишь «своим», проверенным, местным. Или по их рекомендации. Именно около подобного форпоста цивилизации Крячко свел первичное знакомство с местной алкогольной элитой, выбрав типажик с вполне однозначной внешностью. На вопрос Станислава: «Слышь, землячок, где бы тут поблизости похмелиться, а то не мой это район, шинков не знаю…» абориген навострил ушки, что твоя бельгийская строевая кавалерийская кобыла при звуках боевой трубы, и радостно возопил: «Да в момент! Да ближехонько! Да за углом! Только ты, мужик, мне плесни пять капель, а то трубы горят!» И через пятнадцать минут не было у Станислава Васильевича другана ближе.
Лев, слушая эмоциональный рассказ «друга и соратника», только тихо присвистнул, когда прикинул вчерне, какая же финансовая речка течет мимо бюджета – если взять количество подобных шинков во всей столице, да перемножить на те деньги, которые пропил только Стасик с вновь обретенными друзьями за эти полтора суток… Жутковатые результаты вырисовывались. А по всей матушке России?! Но… Это глубоко не их с Крячко дело, а бороться с подобного рода «бизнесом» – это не на танк с мухобойкой переть, а Волгу пивной кружкой вычерпывать. Разве что половину мужского населения страны перестрелять, менее радикальные меры не помогут.
Сразу прояснилась ситуация со знаменитой дракой около детсада. Крячко был железно, стопроцентно уверен: ему не врали. Участники исторического побоища взапуски хвастали перед спонсором своей доблестью, картинка кошмарной битвы над песочницей чуть менялась туда-сюда, но одно прорисовывалось однозначно: Сукалева среди сражавшихся не было. Причину же смертельного сражения покойный Костя Иванов угадал с редкостной точностью: зажилил Серега-чертежник выданную ему Андрюшенькой «с железной дороги» последнюю сотню. Не принес фуфлырек, а это – последнее дело, непрощаемый грех. Да вот, кстати, и он сам! Вон и синяк под глазом, я ж его и ставил, фингал этот. Подтверди, Серега! Ах, это как раз не ты, а он у тебя зажилил… Надо же! Что ж, может, и так. Только не совсем понятно, за что мы с Тошкой-художником тебе тогда по харе дали? Как не дали?! Ах, это вы с Петушком и Васей – Валенком нам по чавке навешали?! А ну, выйдем. Р-раз-бе-рем-ся!
Разборки Стас немедля тушил очередной дозой пойла, после чего смертельные враги крепко обнимались, клялись в вечной дружбе и, немилосердно завывая, заводили «Клен ты мой опавший». Или начинали взапуски, перебивая друг друга, читать стихи собственного сочинения.
– Кстати, – с некоторым изумлением отметил Крячко, – очень неплохие стихи иногда. Представь себе, Лев, просто хорошие даже, как сравнишь, что у нас печатают, хоть я в поэзии не спец. Но… Трогает кое-что за душу. Одно скажу – умышленно убить кого бы то ни было эти люди никогда бы не смогли. Нет в них жестокости. И расчетливости – ноль. А вот интеллигентность, пусть предельно извращенная, просматривается. Честно тебе скажу, сам удивлен, но по большому счету мне этот народ даже симпатичным показался. Этакие инвалиды умственного труда, непризнанные гении, нереализованные таланты, творцы без творений. По крайней мере – некоторые из них.
Гуров грустно улыбнулся. Как же, знал он подобный человеческий тип. И считал далеко не из самых худших. Тут ведь что интересно: интеллигентность нельзя купить. Вопреки расхожему мнению в наследство она тоже не дается, и воспитание тут совершенно ни при чем. Охранять ее, как «новые русские» свою собственность, тоже нельзя. Правда, и украсть невозможно. И пропить не удается, как ни старайся. Просто загадочное это, трудноопределяемое качество души и характера либо уж есть, либо его нету, а чувствуется оно мало-мальски неглупым и пожившим человеком сразу и безошибочно, особенно, если того жизнь не только по головке гладила, но и плюхи раздавала.
Кроме всего прочего есть одна особенность нашего национального менталитета, давным давно отмеченная всеми кому не лень, то безоговорочно осуждаемая, то, наоборот, превозносимая до небес. Если вкратце, то не любят на Руси того склада характера, что у англосаксов именуется «self-made man», человек, сделавший себя сам, если дословно. Что подразумевает жесткую самодисциплину, заботливое отношение к своему здоровью и – если господь сподобил – своему таланту, обязательность и предсказуемость в отношениях с ближними и дальними, а также прочие столь же замечательные качества. Однако…
К носителям этих, бесспорно, положительных, полезных качеств, черт характера относятся с боязливым уважением, даже с робким восхищением порой, но… Не любят! А любят всей душой и всем народом совсем иной, противоположный человеческий тип, ярчайше проявившийся, например, во Владимире Семеновиче Высоцком, а немногим ранее – в Сергее Есенине. Вот так. Ни-че-го с этим не поделаешь, да и стоит ли, а?
Невольно закрадывается еретическая мысль: а что если вся эта подзаборная богема вдруг да выродит талант, равный Блоку, Есенину, Бродскому или Артюру Рембо, Шарлю Бодлеру – если не только отечественные примеры брать. Те тоже на добропорядочных буржуа никак не походили, пили отнюдь не простоквашу и любили не только своих жен. И уж в чем-чем, а в избытке самодисциплины замечены не были. Так может быть, люмпен-интеллигенция, алкашня не без искорки таланта тоже входит в божий замысел, нужна она для чего-то?
– Хорошо, но давай ближе к делу. И к телу тоже, – невесело скаламбурил Гуров. – Что вся эта очаровательная творческая алкашня о Сукалеве говорила? Меня не только и не столько конкретика интересует, сколько его психологический портрет, их отношение к покойному собутыльнику. Кстати, как они насчет причин его смерти? Какие версии в ходу?
– К этому как раз перехожу. – Крячко с видимым наслаждением закурил, сыто откинулся на спинку кресла: соскучился человек по нормальной еде, хоть бы и по пельменям магазинным. А то все закусь малосъедобная, да в исчезающих количествах. – Кстати, будет тебе и конкретика. Что же до версий о причинах перехода нашего фигуранта в лучший мир…
Разные были версии. Упился, после чего замерз насмерть прямо у проклятой скамейки – эти стервы чистоплюйные разве встать пьяному человеку помогут?! Или: менты до полусмерти отмудохали, да и выкинули на улицу. Правда, непонятно, зачем потом подбирали, так на то они и менты. Это ж людей понять можно, а пэпээсники – нешто они люди? Нет, Стасик, о присутствующих мы… Ни-ни-ни! Что еще? Инопланетная тарелка мимо пролетала, шандарахнула лучом смерти. Эту версию на полном серьезе озвучивал некий профессор Академии энергоинформационных наук с внешностью законченного шизофреника. Сам он недавно с Юпитера вернулся, в плену его там злобные скотомерзоиды из альфы Волопаса держали, причем поили, тварюги, исключительно молоком. Узнали, что человек – животное млекопитающее, ну и питали пленника соответственно. Вот он теперь наверстывает. Так что Сукалев, без сомнения, их работа. Скотомерзоидов. С биоандроидами вкупе!
Но большинство из компании не воспаряло так высоко, попросту считали, что пережрал покойничек накануне, а на опохмел то ли денег не было, то ли не успел. Не он первый, и уж точно – не последний. А что? Для бойца алкогольного фронта, несгибаемого алконавта смерть куда как почетная!
– Теперь, Лев, как отзываются о нем. Тут… Тут, знаешь ли, интересные моменты просматриваются.
Заключались пресловутые моменты в том, что говорили сукалевские собутыльники как будто о двух
