трое тоже обошли двор, где жил Панкрат, немного покопались в доме, а один из милиционеров потрепал за ухом печальную Флейту. Потом следователь поговорил с жителями и, услышав от них, что пропавший имел в прошлом обширный тюремный опыт, глубокомысленно покивал головой, словно хотел сказать, что теперь ему многое понятно.
Разумеется, был задан вопрос, кто из соседей и когда видел Панкрата последним. Тут мнения разошлись. Кто говорил – три, кто – два дня назад. Опять же никто в последние дни близко с Панкратом не общался. Его дом стоял немного на отшибе, да и не вызывал этот человек большого желания с ним общаться. Конечно, мужики забегали порой перехватить один-другой стаканчик винца, но этот факт мало кто старался афишировать, потому что жены были рядом, и вообще это было несущественно.
Не избежали внимания и приезжие. Следователь был настолько дотошен, что побеседовал также и с четой художников, и с одиноким молодым человеком по фамилии Смолянинов. Ни та, ни другая беседа много времени не заняла. Художники вообще были не от мира сего. Оказалось, что они и не подозревали о существовании Панкрата до тех самых пор, пока не услышали про выброшенную на берег лодку, хотя жили в поселке уже без малого месяц. Объяснялось это на удивление просто – художники совсем не пили вина. Следователь был потрясен этим фактом. До сих пор Макаркин был убежден, что все художники – горькие пьяницы, о чем по простоте душевной и поведал тут же супругам. Бородатый мазила заметил на это с ядовитой иронией, что художники пишут картины, а пьянством, судя по телесериалам, в основном занимаются как раз работники правоохранительных органов. Макаркин на это возразить ничего не сумел, потому что в душе был отчасти согласен с грубияном – в кино с этим делом действительно был перебор, да и в жизни тоже случалось.
Смолянинов, в отличие от художников, ехидных замечаний не отпускал, держался очень корректно, на вопросы отвечал вежливо и охотно. Документы у него были в порядке, а взгляд спокойный, но какой-то уж слишком печальный. Макаркин не удержался и спросил, нет ли у гражданина неприятностей.
– Неприятность только одна – болезнь, – спокойно ответил Смолянинов. – Видите ли, у меня неважно с нервами. Врач посоветовал перемену обстановки – спокойное место, минимум стрессов, желательно море. Знакомые посоветовали этот поселок. Вот, собственно, и все.
– Что же, такой молодой, и нервы? – посетовал Макаркин. – Не рано ли?
– Жизнь нынче сами знаете какая, – пожал плечами Смолянинов. – В газетах пишут – растет число самоубийств, и сумасшедших развелось без меры. Опять же чеченский синдром…
– Ага, ну, тогда понятно. – Следователь снова глубокомысленно покивал головой, будто суть проблемы была им ухвачена.
Больше никаких мероприятий группа проводить не стала и отправилась восвояси, предупредив жителей поселка, что уголовное дело заводить рано, никаких признаков криминала в наличии не имеется, и нужно некоторое время подождать – возможно, в ближайшие дни Панкрат объявится сам. На том все и кончилось.
Один Глумов точно знал, что Панкрат не объявится – разве что его вслед за лодкой выбросит на последний берег равнодушное море. Тогда все встанет на свои места, и милиция начнет землю рыть, чтобы выяснить, кто загнал в Панкратову требуху пистолетную пулю. Тогда и за приезжих возьмутся всерьез.
Но пока этого не случилось, Глумов решил не пороть горячку. Он еще той страшной ночью переменил свои планы. Уходить на веслах в неизвестность вдруг показалось ему полной глупостью. Не такой уж он был знаток моря, чтобы пускаться в подобную авантюру. Тем более что после некоторого размышления обстоятельства не показались ему такими уж трагическими.
Когда он сбросил в воду завернутые в парусину тела и остался в полном одиночестве посреди шумящего моря, с его души будто свалился огромный камень. Он совершил ошибку, но теперь все вернулось на исходную позицию. Ни одного свидетеля его промаха не осталось в живых. Вины Глумов за собой не чувствовал – эти люди сами напросились. Просто нужно было как следует собраться и действовать в дальнейшем аккуратнее. Теперь у него есть оружие и две запасные обоймы. Голыми руками его не взять.
Глумов был убежден, что новых гостей нужно ждать со дня на день. Можно было, конечно, сразу пуститься в бега, но что-то подсказывало Глумову, что, узнав про исчезновение «разведчиков», сюда приедет сам Бабалу. Он нетерпелив, и ему наверняка хочется поскорее вернуться в свою жаркую гористую страну, где самые красивые на свете девушки, самые сладкие бананы и самый ароматный кофе. Про кокаин и говорить нечего. Там дорожная пыль наполовину состоит из чистого кокаина. В представлении Бабалу так и должен выглядеть рай на земле. И ради этого рая Бабалу пойдет сейчас на любой риск. Да и по логике вещей ему следовало давно убираться из Москвы. Менты не дадут ему покоя. Слишком лихо он начал.
Все это Глумов обдумал той бурной ночью, когда возвращался к причалу на веслах. Он зверски устал и был опустошен морально. Но, добравшись до берега, заставил себя принять некоторые меры для собственной безопасности. Он бросил лодку, которую волны медленно поволокли в открытое море, и пошел к Панкрату.
Собака даже не вышла к нему, словно догадываясь, кто расправился с ее хозяином. Она, кажется, уже смирилась со своей участью. Похоже, старик ее не слишком баловал.
Глумов убедился, что он один, и занялся делами. Он прибрался в доме, протер стаканы, убрал со стола посуду. Потом разыскал ключи – Панкрат перед уходом бросил их на подоконник – и открыл погреб.
Это было самое слабое место. Здесь все было перепачкано в чужой крови, и где-то здесь валялась стреляная гильза, которую лучше было бы найти. Он провозился минут сорок, но гильзы не обнаружил. Она как сквозь землю провалилась. Оттирать кровавые пятна, скоблить кирпичи у него уже не было ни желания, ни времени. Глумов поступил проще.
Вино хранилось у Панкрата в бутылях и в двух деревянных бочках. Глумов выбил из них пробки, и вино, вырвавшись на свободу, устремилось во все стороны, покрывая каменный пол липкой, остро пахнущей пленкой. Глумов надеялся, что вино в какой-то степени уничтожит подозрительные следы, во всяком случае, основательно смажет картину.
Он ушел из подвала, запер его и выбросил ключи в сортир. Его никто не видел вплоть до того момента, как он вернулся в свой пристрой. Тогда он аккуратно развесил по всей комнате промокшую одежду и завалился спать беспробудным сном. Больше в этот день ничего не могло случиться.
Потом явилась милиция. Глумов спокойно воспринял ее появление. Беспокоился он только за погреб, но следователь не захотел взламывать замок. Это было на руку Глумову. Он получал еще какое-то время для маневра. Внутренний голос советовал ему бежать как можно скорее, но он не поддался ему. Он бегал уже давно, и это начинало входить в привычку. Глумов не хотел превратиться в трепещущего кролика. Он верил, что сумеет выкрутиться.
