Мемнон взял жену под руку и вместе с ней вошел в обеденный зал, где столы были расставлены по- гречески — перед обеденными ложами. Он сел, и служанка налила ему еще немного вина, прохладного и легкого, зачерпнув из великолепного старого, двухсотлетнего коринфского кратера, стоявшего на центральном столе.
Мемнон указал на картину Апеллеса, висевшую на стене прямо напротив него и изображавшую весьма смелую любовную сцену между Аресом и Афродитой.
— Помнишь, как сюда приезжал Апеллес, чтобы написать эту картину?
— Конечно, прекрасно помню, — ответила Барсина, которая всегда ложилась к этому произведению спиной, непривычная к бесстыдной манере греков изображать наготу.
— А помнишь модель, что позировала ему в качестве Афродиты?
— Еще бы! Она была ошеломительна — одна из самых великолепных женщин, каких я только видела. Поистине достойна воплотить богиню любви и красоты.
— Это была греческая любовница Александра.
— Ты шутишь!
— Ничуть. Ее звали Кампаспа, и, когда она разделась перед Александром впервые, он был так ею очарован, что велел позвать Апеллеса, чтобы тот изобразил ее обнаженной. Но вскоре он заметил, что художник сам без памяти в нее влюбился — такое случается между художником и моделью. И знаешь, что сделал Александр? Подарил ему ее, но в обмен потребовал картину. Этот человек ничему не дает поработить себя; боюсь, даже любви. Он опасен, говорю тебе.
Барсина посмотрела мужу в глаза:
— А ты? Ты даешь любви победить тебя?
Мемнон отвел взгляд:
— Это единственный противник, перед которым я признаю себя побежденным.
Пришли сыновья пожелать спокойной ночи перед сном и поцеловать отца и мать.
— Когда ты возьмешь нас в сражение, отец? — спросил старший.
— В свое время, — ответил Мемнон. — Вам еще нужно подрасти. — А когда они удалились, добавил, опустив голову на грудь: — И решить, на чью сторону вы хотите встать.
Барсина какое-то время пребывала в молчании.
— О чем ты думаешь? — спросил ее муж.
— О будущем сражении, о предстоящих тебе опасностях, о тревоге, с которой буду высматривать с башни гонца, который скажет мне, жив ты или мертв.
— Это моя жизнь, Барсина. Я солдат, это мое ремесло.
— Я знаю, но знание не помогает. Когда это произойдет?
— Когда я встречусь с Александром? Скоро, хотя и против своей воли. Очень скоро.
Они закончили ужин сладким кипрским вином, и Мемнон поднял глаза на картину Апеллеса. Бог Арес был изображен без доспехов, которые он бросил на землю, в траву; богиня Афродита сидела рядом, голая, прижимая его голову к своему животу; его руки обхватили ее бедра.
Мемнон повернулся к Барсине.
— Пошли спать, — сказал он.
ГЛАВА 4
— И все же это чрезвычайно интересная книга. Послушай:
Солнце уже перевалило за полдень, и в это время варвары обычно отступали: они имели обычай разбивать лагерь не менее чем в шестидесяти стадиях [6] от противника, из страха, что с наступлением темноты греки нападут на них. По ночам персидское войско действительно не стоило ничего. Они обычно привязывают коней, а, кроме того, еще и стреноживают, чтобы те не убежали, если отвяжутся. Поэтому в случае ночной атаки персам приходится отвязывать коней, снимать с них путы, взнуздывать их, облачаться в доспехи и забираться в седла, а все это операции непростые в темноте и суматохе нападения.
Птолемей кивнул:
— И ты думаешь, это соответствует действительности?
— Почему же нет? У каждого войска свои обычаи, и они привержены им.
— Что ты задумал?
— Разведчики сообщили мне, что персы двинулись из Зелеи на запад. И это означает, что они идут нам навстречу, чтобы преградить проход.
— Лишь на это нам и остается надеяться.
— Если бы ты был их командиром, какое место ты бы выбрал, чтобы воспрепятствовать нашему продвижению?
Птолемей подошел к столу, на котором была развернута карта Анатолии, взял лампу и провел ею от береговой линии в глубь материка и обратно. Потом задержался на одном участке.
— Думаю, вот на этой речке. Как она называется?
— Она называется Граник, — ответил Александр, — и, скорее всего именно там они нас и поджидают.
— И ты планируешь перейти речку в темноте и напасть на другой берег до восхода солнца. Я угадал?
Александр снова заглянул в Ксенофонта.
— Я же тебе сказал: это очень интересное произведение. Тебе нужно достать себе экземпляр.
Птолемей покачал головой.
— Что-то не так? — осведомился Александр.
— Да нет, план превосходный. Только вот…
— Только вот что?
— Да сам не знаю. После твоего танца вокруг могилы Ахилла и после изъятия его доспехов из храма Афины Илионской мне представлялось сражение в открытом поле при свете дня, строй против строя… Гомерическая битва, если можно так выразиться.
— Так и будет, — ответил Александр. — А то зачем, ты думаешь, я взял с собой Каллисфена? Но пока не будем попусту рисковать жизнью ни одного солдата, если нас к этому не вынудят. И вы должны действовать так же.
— Будь спокоен.
Птолемей сел, продолжая смотреть на своего царя, который все делал пометки в лежащем перед ним свитке.
— Этот Мемнон — крепкий орешек, — сказал он немного погодя.
— Знаю. Парменион мне рассказывал о нем.
— А персидская конница?
— Наши копья длиннее и древки крепче.
— Надеюсь, этого достаточно.
— Остального добьемся внезапностью и волей к победе: в нашем положении мы должны разбить их, во что бы то ни стало. А сейчас мой тебе совет: иди отдохни. Трубы затрубят до рассвета, и весь день мы проведем на марше.
— Ты хочешь занять позицию к завтрашнему вечеру, не так ли?
— Именно так. Мы соберем военный совет на берегу Граника.
— А ты? Не ляжешь спать?
— Поспать еще будет время… Да пошлют тебе боги спокойную ночь, Птолемей.
— И тебе тоже, Александр.
Птолемей отправился в свой шатер, разбитый на маленьком возвышении около восточного ограждения лагеря, умылся, переоделся и приготовился ко сну. Прежде чем лечь, он бросил последний взгляд наружу и увидел, что свет еще горит лишь в двух шатрах: у Александра и вдали — у Пармениона.
По приказу Александра трубы действительно протрубили еще до рассвета, но кашевары были уже давно на ногах и успели приготовить завтрак: дымящиеся котлы с мацой — жидкой ячменной кашей, сдобренной сыром. Командирам подали пшеничные лепешки с овечьим сыром и коровьим молоком.
