персей, розы твоего живота, что умру прежде, чем смогу уснуть в твоей постели, наполненной ароматами гиацинтов, и от этой мысли меня охватывало отчаяние. Я умру, не жив. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Арад?
Девушка взяла его лицо своими длинными пальцами и поцеловала.
— Проведи воинов через Пески призраков, Амир, и ты будешь спать в моей постели.
Она сняла с себя легкий муслиновый халат и на мгновение предстала перед ним нагой, а потом бросилась в источник, и тело ее пропало в его серебряных струях.
Арад двинулась в путь два дня спустя в сопровождении небольшого отряда воинов, она тоже была в мужской одежде и с воинским снаряжением, но везла с собой много платья и драгоценностей, потому что путешествие обещало быть долгим, и только она одна обладала властью пройти через преграды, защищавшие гробницу коня.
Амиру понадобилось шесть дней, чтобы собрать провизию и запасы воды, достать верблюдов, выбрать лошадей и снарядить отряд из лучших воинов Калат-Халлаки. Его ожидал иной путь, чрезвычайно трудный. Он должен пересечь самые засушливые части пустыни, чтобы достичь берегов великого Нила. Оттуда он двинется еще дальше, через негостеприимные, выжженные земли, к морю, где разыщет рыбацкие лодки в деревнях, стоящих под сенью таинственных руин Береники.
Оттуда он поплывет морем, чтобы потом пересечь пустынные области Хиджаза и добраться до гробницы коня в третий день новой луны нисана.
В день отъезда на сердце у него было тревожно, ведь он покидал оазис, уводя с собой лучших воинов, и понимал, что долгие месяцы проведет вдали от Калат-Халлаки, впервые в своей жизни. В этом заключалась самая тяжкая жертва.
Жители оазиса знали, что по ту сторону песков существуют города и деревни, озера, моря и реки, но считали свою укрытую среди пустыни долину самым прекрасным местом на земле. Знали, что именно они единственные люди, способные сдерживать ярость блемиев, единственные, кому суждено однажды проникнуть на территорию ужасного врага и уничтожить его.
Караван тронулся в путь на рассвете, и все воины, прежде чем подняться в седло, испили воды из источника, все еще холодной после ночи, чтобы унести с собой вкус этой живительной влаги и воспоминание о ее свежести, прежде чем встретить бесконечное царство жажды и пустоты.
Амир увозил с собой аромат последнего поцелуя Арад, перед глазами его стоял образ ее нагого тела, отражавшегося в сияющих водах, и сжигавшая его жажда обладания была сильнее палящих лучей солнца.
Он ни разу не обернулся, и когда ветер, горячий, словно дыхание дракона, внезапно окутал его облаком пыли, знал, что теперь золоченые стены Калат-Халлаки пропали из виду.
6
Филипп Гаррет зажег в темной комнате красный свет, извлек из фотоаппарата пленку, отснятую в подземельях францисканского монастыря, и опустил ее в ванночку для проявки, с тревогой наблюдая за ходом химической реакции. Прошло несколько секунд, и напряженное выражение на его лице начало рассеиваться, глаза заблестели: на пленке стали появляться изображения. Но больше всего ему не терпелось увидеть сфотографированный папирус на столе в таблинуме. Это был последний снимок. Он надел очки и разглядел на поверхности пленки строки, густо покрывавшие лист папируса. Греческий курсив, тот же тип письма, что и на некоторых настенных надписях Помпеи, а также на папирусах Геркуланума, которые итальянские ученые уже более века терпеливо изучали при помощи аппарата падре Пьяджо.
Как только негатив подсох, Филипп перешел к увеличителю и достал из него сильно увеличенный снимок, однако первоначальная радость тут же сменилась разочарованием: в ажиотаже, охватившем его при виде находки, он, думая, что завладеет оригиналом, сделал снимок под углом, недостаточно перпендикулярным относительно поверхности стола, на котором лежал папирус, и последние строчки, располагавшиеся внизу, сильно смазались.
Он чертыхнулся, стукнув кулаком по столу, но делать было нечего, оставалось только извлечь из этой картинки все возможное. Он попытается переписать размытые слова, насколько получится, а потом расшифровать текст, вплоть до последнего понятного символа.
Филипп целыми днями работал, запершись в своей комнате, переоборудованной под кабинет, прерываясь, только когда в помещение входил Лино с чашкой кофе или какой-нибудь едой. Время от времени он выходил из дома, чтобы отправиться в Национальную библиотеку или Институт папирусов, в такие дни эль-Кассем с оружием в руках охранял вход в кабинет: у него был приказ никого не впускать. Однажды, когда Лино не было дома, явился знакомый почтальон, часто сюда наведывавшийся, и хотел вручить хозяину заказное письмо, но, никого не обнаружив, заглянул в кабинет, вследствие чего чуть было не лишился головы благодаря кривой сабле эль-Кассема. Он пулей вылетел, бледный как полотно, и опрометью бросился вниз по лестнице, словно увидел самого дьявола.
Содержимое текста постепенно становилось понятным, и настроение Филиппа менялось: он сделался раздражительным и часто просыпался по ночам, мучимый кошмарами. Однажды в Национальной библиотеке Филипп изучал собрание старых этрусских надписей, чтобы сопоставить имевшиеся там примеры с этрусской фразой, фигурировавшей в его папирусе, — вероятно, речь шла о заклинании религиозного характера. Проходивший между столами молодой человек обратил внимание на фразу, записанную на листке бумаги, и застыл, словно перед ним явилось привидение.
— Боже, да ведь это оригинальная неизданная надпись, — промолвил он.
Филипп мгновенно обернулся, инстинктивно закрывая листок рукой. Перед ним стоял худой, невысокий юноша, его темные глаза блестели за стеклами очков, в руках он держал стопку тяжелых томов.
— Ты читаешь по-этрусски? — спросил Филипп.
— Да, синьор. Я изучаю этот язык.
— Понятно… Видишь ли, это всего лишь документ, переписанный эрудитом восемнадцатого века, почти наверняка подделка.
Юноша внимательно посмотрел на него.
— Не беспокойтесь, синьор, я не собираюсь вмешиваться в ваши исследования. Однако могу сказать, — добавил он с некоторой иронией, — что, с моей точки зрения, надпись подлинная. Это религиозное заклинание, вероятно, сопровождавшееся звуком инструмента…
— Быть может, систра? — взволнованно проговорил Филипп.
— Возможно, — ответил юноша. — Но трудно сказать.
— Я благодарен тебе за твое мнение; оно мне, несомненно, пригодится, — заметил Филипп. — А ты молодец для своего возраста. Как тебя зовут?
— Массимо, — ответил близорукий юноша. И пошел прочь, согнувшись под тяжестью фолиантов.
В тот вечер Филипп, запершись в своем кабинете, занялся окончательной перепиской документа.
Бессмертный, начало всякого зла и источник всякого человеческого знания, живет в своей гробнице. Я, Авл Випин, видел его после того, как он насытился кровью всех моих товарищей, и я мог читать в его сознании. Ему знакома всякая боль и все угрызения совести, он видел все зло мира. Он знает секрет бессмертия и вечной молодости.
Тысячу лет он покоится в этой гробнице, высящейся там, где впервые он обагрил руки кровью. Он позволил мне уйти, истребив всех моих товарищей, и я дошел до берега моря.
Я не хотел встречаться ни с кем из тех, кто послал нас навстречу такому удивительному врагу, я пошел к мудрым иудеям Александрии и нашел там Баруха бар-Лева из рода священников. Он рассказал мне о Человеке с семью могилами. О том, кого нельзя убить, кого может уничтожить лишь огонь Яхве, Бога Израиля, истребившего Содому.
Я, Авл Випин, прежде чем испустить последний вздох, хочу предать свои воспоминания бумаге на случай, если кто-нибудь однажды решит разрушить логово зверя. Его гробница имеет форму цилиндра,
