назад, но по-прежнему живого. В том безымянном мавзолее мой отец ищет мрачное воплощение человеческого сознания… и, кажется, питает иллюзию, что сможет его разрушить…
Девушка опустила глаза, скрывая интерес, не ускользнувший от Филиппа.
— Ты знаешь, о чем я говорю? Поможешь мне найти его, прежде чем он погибнет в неравной борьбе? — Он внимательно посмотрел на Пегаса, висевшего у нее на груди. — Я знаю, что эта гробница имеет цилиндрическую форму и увенчана Пегасом, крылатым конем… таким, как этот. — Он указал пальцем на ее украшение. — Я долгие годы изучал остатки древних цивилизаций, но сейчас моя наука не в силах помочь мне… Я не знаю ни одного подобного памятника… Но если он существует в глубине пустыни, возможно, никто его не видел, кроме жителей тех одиноких мест…
Девушка внимательно взглянула на него.
— Нет в мире зла, не содержавшего хотя бы немного добра, и не существует добра, которое не могло бы вызвать самое ужасное из зол… Боюсь, я не смогу тебе помочь.
— Скажи, по крайней мере, кто ты. Я никогда не видел в пустыне народа, чьи женщины одевались бы столь горделиво, не пряча силы своего взгляда и волшебных чар тела. Назови хотя бы свое имя… И увижу ли я тебя еще? Я не вынесу мысли, что навсегда потеряю тебя после того, как обрел в минуту отчаяния, считая, что уже никогда не найду. И печаль станет моим уделом.
Глаза его наполнились влагой, и это тронуло девушку. Она коснулась его щеки, и взгляд ее потеплел, но Филипп чувствовал непреодолимую прочность препятствия, стоявшего между ними.
— А теперь ешь и пей, — сказала она, — если хочешь порадовать меня. Восстанавливай силы. Они тебе понадобятся.
И она ушла прочь, снова поднявшись по лестнице. Филипп хотел было последовать за ней, но огромный нубиец преградил ему дорогу. Тогда он сел за стол, лелея надежду, что девушка еще спустится к нему, возможно, в еще более прекрасном платье, сверкая, как фиванская царица, но вскоре по лестнице сошла служанка с каким-то свертком в руках.
— Мой госпожа хочет выразить свою признательность за то, что ты для нее сделал, и вознаградить тебя за спасение от смертельной опасности.
— Где она? — воскликнул Филипп. — Где она? Я должен видеть ее, мне необходимо ее видеть!
Голос его дрожал от отчаяния. Он бросился вверх по ступенькам, но раб-нубиец схватил его за плечи и без малейшего усилия остановил. Филипп сражался изо всех сил и кричал, уверенный, что она его слышит.
Глаза, блестящие от слез, наблюдали за ним через решетку, пока он умолял:
— Скажи мне свое имя, прошу тебя! Прошу тебя!
— Бесполезно, — слегка тряхнул его нубиец. — Она уехала.
— Куда уехала?! Скажи мне, скажи! Я должен ее найти!
— Это невозможно, — ответил страж. — Но если она действительно занимает твои мысли, уважай ее волю.
Девушка принесла ему восточные одежды:
— В этой форме ты не можешь идти.
Нубиец добавил:
— Надев это платье, ты покинешь дом незамеченным.
Он ушел, девушка тоже исчезла, Филипп стоял один посреди внутреннего дворика, и сердце его полнилось горечью. Оставалось только переодеться, покрыть голову и лицо куфией и уйти.
Ворота базара были заперты, и он долго искал вход в дом Еноса с улицы, пока не узнал его по ставням внутреннего дворика над крышей арочной галереи, через которые проникал слабый свет, но и основная дверь, и черный ход были заперты. На улице было пусто, если не считать пары нищих, валявшихся на тротуаре, — два тощих, как скелеты, тела, завернутые в грязные лохмотья, погруженные в сон, а возможно, уже покоящиеся в объятиях смерти. Однако он услышал, как под арками топчутся лошади, привязанные к железным кольцам, вмонтированным во внутреннюю стену. Их сторожил мужчина в форме. Филипп, стараясь, чтобы его не заметили, полез вверх по колонне, добрался до водосточной трубы, вскарабкался по ней на крышу, а оттуда, стараясь не шуметь, добрался до одного из окон внутреннего дворика и заглянул внутрь, но тут же отпрянул в ужасе. Увы, предчувствие, появившееся у него при виде лошадей, подтвердилось — из задней двери, выходившей на улицу, показался Сельзник в сопровождении своих людей. Филипп распластался на крыше, как только услышал стук сапог Сельзника и его спутников по брусчатке. Наконец топот копыт, голоса и сухие приказы стихли и всадники галопом умчались в направлении цитадели.
Тогда он перебрался к центральной части дома, острием кинжала поддел слуховое окошко и спрыгнул внутрь. Торопливо спустившись по лестнице, молодой человек добежал до коридора, по которому два дня назад вслед за Еносом шел из лавки на базаре. Помещение утопало в полумраке, лишь вдалеке тихо журчал фонтан. Он набрался храбрости и позвал: «Енос! Енос!» — направляясь во дворик, откуда проникало слабое мерцание, словно там угасали огоньки пламени. В этот момент ему послышались стоны, и он бросился на этот звук. Енос неподвижно лежал на полу с разбитым лицом и закрытыми глазами. Филипп поспешил к нему, приподнял и протер губы, намочив платок в фонтане.
— Что они с тобой сделали?! Проклятый Сельзник! Это ведь был он, не так ли?
Енос с трудом открыл глаза.
— Твой отец… ищи его…
— Где? Где?
— Абу-эль-Абд… в Тадморе… он знает, — только и мог прохрипеть старик, после чего запрокинул голову и застыл.
Филипп потряс его, охваченный безудержной паникой.
— Енос, ответь мне, ответь! Не оставляй меня, ты мне нужен, нужен! — И рухнул на пол, сжимая в объятиях тело старика, в его огромном, погруженном в тишину и мрак доме.
Снаружи, над крышами города снова раздался голос муэдзина, читавшего предрассветную молитву, и звук его походил на плач: «Аллах Акбар!»
Филипп очнулся. Он подсунул старику под голову подушку, скрестил ему руки на груди и тихо прочитал заупокойную молитву для сынов Израилевых. Это были единственные почести, выпавшие на долю храброму человеку, всю жизнь сражавшемуся с могущественными и свирепыми силами. Его тщедушное, изнуренное тело было сильнее, чем тела победителей, неукротимых воинов. Впервые в жизни Филиппу хотелось верить в могущество Бога, чтобы этот человек не умер поверженным, и его смерть не оказалась напрасной и бессмысленной.
Оставаться в доме было слишком опасно. Выйдя в город, управляемый войсками Сельзника, он затерялся в тени дремлющих кварталов, размышляя, как уехать отсюда незамеченным. Он горячо надеялся, что вот-вот, словно
Он брел по городу в первых рассветных лучах и вдруг заметил нищего, который, проснувшись, потирал затекшие конечности. Он подошел к бродяге и, удостоверившись, что никто его не видит, попросил продать ему грязный плащ, чтобы скрыть под ним свою прекрасную одежду из узорчатого хлопка. Старик с радостью согласился, и Филипп, забрав в придачу его чашку и палку, двинулся дальше, прихрамывая и опираясь на нее. Вот так, покрыв лицо, он прошел через Багдадские ворота — часовые даже не взглянули на него — и потащился на восток. Солнце, показавшееся над горизонтом, отбрасывало на пыльную дорогу его длинную тень.
Когда солнце поднялось немного выше, а город пропал вдали, Филипп бросил чашку и палку, откинул плащ и зашагал гораздо быстрее. Много часов прошло, прежде чем он позволил себе остановиться и передохнуть. Увидев постоялый двор, он какое-то время наблюдал за ним издали и заметил людей в форме легиона, и только когда солдаты уехали, вошел. Сев за стол, он заказал тарелку плова с вареной курицей и
