по выходным. Отсутствие других преподавателей, почти абсолютная тишина и одиночество вызывали в памяти Анны библейские истории, которые ей когда-то давно рассказывала бабушка. В них праведники всегда попадали в рай, а грешники оставались на опустевшей земле. Вера бабушки была немного наивной, но для Анны она была тесно связана с ощущением тепла и надежности, которые царили в бабушкином доме в Ланкастере. Анна часами могла гулять по полям, наслаждаясь видом окрестностей.
Родители Анны всегда отличались эклектичностью взглядов. Ее отец, еврей, обратившийся в буддизм, преподавал историю культуры в Нью-Йоркском университете. Мама преклонялась только перед своей карьерой физика. Однажды отец взял ее на Седер к своим родителям, жившим в Манхэттене. Ей запомнилось огромное количество женщин, хотя, конечно, там были и мужчины. Анне было лет десять или одиннадцать, и она была просто очарована женщинами в черных платьях и кружевных мантильях, которые подавали на стол яйца, сваренные вкрутую, и соленую воду. Отец относился ко всему с ироничной насмешкой – надев ермолку, он скосил глаза и показал дочери язык. Они ушли оттуда пораньше, чтобы успеть на бруклинский поезд, и по дороге он выбросил ермолку в мусорный бачок.
– Прости, милая. Я становлюсь старым и сентиментальным. – Отец пожал плечами и улыбнулся. – Думаю, мне просто захотелось вернуться в детство.
Они с Анной рассмеялись. Анна так и не призналась ему, что была восхищена – Седер показался ей прекрасным, и какая-то ее частичка никогда не оправится от разочарования в отце за то, что тот скрывал от нее этот благоговейный праздник, часть наследия ее семьи.
Она позвонила домой, чтобы проверить сообщения на автоответчике. Одно было от Греты – подруга сообщала, что уже дома и Анне не нужно ее забирать. Еще два сообщения были от дочери. Анна подумала, что надо бы перезвонить Поппи сегодня вечером, раз уж та, несмотря на заявление, что молчание будет расценено как «нет», звонила после этого уже три раза.
Должно быть, Поппи думала, что Анна все еще пытается принять решение, хотя для Анны все давным- давно было ясно. Она больше никогда не хотела встречаться с дочерью. Такие вещи не прощают.
Анна включила микроскоп, положила один из студенческих слайдов на предметное стекло. Стекло было покрыто жирными пятнами и совершенно непрозрачно. Как и остальные пять. Ничего не рассмотреть. Надо будет повторить эту тему в понедельник. Анна вытащила из коробки с образцами слайд СПИДа, настроила резкость. Она подумала о том, что сказал сегодня Ник насчет усугубления отрицательных черт в характере больных. В глубине души Анне хотелось отбросить психологию, этику, вообще все то, что родилось в человеческих душах, пораженных страхом вируса, и разобраться с проблемой вот так – на клеточном уровне. Было что-то страшное в ретровирусах, подобных СПИДу, в том, что ДНК человека таяла, словно мороженое, заменяясь кодом болезни. Что-то невыразимо завораживающее было в мысли о том, что во всех тех людях, которых она видела сегодня на встрече в больнице, происходит скрытый от глаз процесс вирусного кодирования, что все они медленно, но неотвратимо, как в плохом фантастическом фильме, лишаются индивидуальности и становятся одним человеком. Если бы люди могли видеть этот процесс разрушения, развернувшийся сейчас на предметном стекле, это героическое сражение каждой клетки организма, они бы гораздо легче мирились с приступами гнева и капризами больных.
Дома ее ждала Грета. Когда-то Анна дала подруге ключи и сказала, что та может воспользоваться ими в любое время. Но Анна почувствовала себя сбитой с толку, обнаружив дома новую мебель, – Грета купила наконец диван и стол, – диск Джимми Хендрикса в новом плеере, свечи в подсвечниках и огромные вазы, наполненные цветами. Теперь в гостиной было аж шесть предметов.
Грета вышла из кухни, держа в руках два бокала вина. Из открывшейся двери потянуло розмарином, лаймом и густым запахом осенних специй.
– Ты хочешь соблазнить меня, дорогая? – Улыбаясь, Анна кивком показала на цветы на кофейном столике.
– У меня в доме уже нет места, все забито букетами.
– Майк все еще приносит тебе цветы? – спросила Анна.
– Он приносит цветы домой. – Грета села на диван рядом с Анной. – На самом деле даже не дарит их мне, они просто как-то тайно появляются.
– Насколько я знаю, Майк приходит теперь вовремя. Я вижу его машину по вечерам.
Грета пожала плечами.
– Знаешь, сегодня кое-что произошло. – Она взяла с дивана несколько папок. – Сегодня после репетиции мама одного из «Бетховенов» рассказала мне об агентстве по усыновлению, специализирующемся на распределении детей с нарушением слуха. Вот здесь пятеро из них. Старшему восемь лет, младшему – три. – Грета открыла одну папку. – Посмотри. Ее зовут Лили, она глухая с самого рождения, биологические родители девочки скончались. Ближайшие родственники не заботятся о ней, и с самого рождения она кочует по детским домам.
Анна быстро прочла черно-белую глянцевую страницу, а затем перевела взгляд на подругу, и ее сердце забилось сильнее: Грета с любовью смотрела на фотографию. Анну всегда поражала импульсивность Греты: утром она услышала о группе глухих детей, не имеющих родителей, и уже к концу дня у нее было восемь досье, при том что ее брак мог в любой момент разрушиться и что она сама плохо представляла себе бремя и страдания материнства.
– Хорошо, – сказала Анна, – но ты должна серьезно подумать, прежде чем решать.
– Я уже все решила. Я хочу ребенка, и кому как не мне знать, что значит воспитываться в тишине?
– А что Майк думает по этому поводу?
– Меня не волнует, что он думает. Я заведу ребенка в любом случае, с ним или без него.
Анна покачала головой и отпила из бокала:
– Все же подумай хорошенько – ты берешь не щенка из приюта для собак.
Грета резко подняла голову:
– В жизни нет ничего, чего бы я желала больше, чем стать матерью, и я обязательно ею стану, так или иначе.
– Извини. Я знаю. – Анна почувствовала себя неловко и отвернулась. Она подумала о своем собственном теле и его непомерном плодородии. Как все-таки несправедлива жизнь: ее яичники были полны яйцеклеток, бесцельно выбрасываемых все эти годы, как бусы, осыпающиеся с ни разу не использованной
