Пятиминутное погружение в воспоминания о наших с Асланом беседах «по душам» повергло меня в еще большее уныние. Я о любовнике не узнала почти ничего, ему же выболтала о себе слишком много. И местом работы похвасталась и должностью — ну, как же, начальник архивно-аналитического отдела агентства журналистских расследований! Ублажая интеллектуальной беседой, вплела в свои россказни полковников РУБОПа и зампрокурора, пару вице-губернаторов и беспринципных, но дружественных агентству депутатов Законодательного собрания. Короче, устроила возлюбленному Аслану тысячу и одну ночь, за что теперь рискую не сносить головы.
Мою болтовню Обнорский с полным правом может квалифицировать как должностное преступление и указать мне на дверь. При приеме на работу и в дальнейшем он постоянно напоминает своим подчиненным о необходимости «держать язык за зубами» и без особой надобности не трепать первым встречным и поперечным о характере нашей деятельности. И надо же, чтобы прокололась именно я…
На столе зазвонил телефон, запараллеленный с репортерским отделом. Я рассеянно поднесла трубку к уху и услышата предназначенное явно не мне приветствие:
— Мышка-мышка, моя мышка! — елей и патока сочились сквозь мембрану.
Вот черт, опять этот Соболин воркует со своей следачкой. Если Нюська в ближайшее время не сменит турецкую кофточку на что-нибудь поприличнее — плохи ее дела.
Я вновь обратилась к воспоминаниям о беседах «по душам», которые вела с Асланом.
— Чечены, Марина, они там, где деньги. Ты уж извини, но в твоем городе этих денег очень мало. Вот в Москве — другое дело, — он лежат рядом со мной на раскаленном пляже и просеивал сквозь смуглые пальцы желтые песчинки. — Или в той же Чечне. У нас по дорогам ездят одни «шестисотые», особняки стоимостью в сотни тысяч долларов как грибы растут, — он вдруг рассмеялся.
Я удивленно посмотрела на него поверх солнечных очков. Неожиданный приступ веселья Аслан объяснил пришедшим на память воспоминанием.
— Родных последний раз приезжал навестить в Грозный, смотрю — в соседнем дворе танк стоит, а на стволе объявление болтается: «Меняю на BA3-2I09 или на три тысячи долларов». Истинная правда, Аллахом клянусь, — заверил он, прочитав в моих глазах смешливое недоверие.
— Что же ты покинул свою сказочно богатую Родину или не осел в Москве? — ехидным прокурорским тоном поинтересовалась я.
Аслан оказался пацифистом.
— Я не хочу воевать и не буду, — заявил он и отполз в кружевную тень соломенного зонта. — А семью содержать надо. И не одну. Каждый чеченский бизнесмен, который живет вне родины, содержит две-три семьи.
— А на что тратят эти семьи твою помощь, ты знаешь? Может быть, на вооружение боевиков? — Сам Спозаранник мог бы позавидовать моей атакующей способности.
— На что они потратят эти деньги — на хлеб детям или на оружие, — меня не касается, — ответил Аслан, сосредоточенно вытряхивая из густой шерстяной поросли, покрывающей его грудь, застрявшие песчинки. — Я несу ответственность за поведение и процветание родственников нашего тейпа. Наш тейп был в оппозиции правительству Дудаева — он вынужден был посылать своих сыновей за пределы Чечни, — сказал он и насупился.
— Бедняжка, — вздохнула я, скрывая за темными стеклами обидную для всякого горца иронию.
«Прямо-таки чеченский диссидент» — это я сказала уже про себя, как оказалось, очень предусмотрительно, потому что дальше речь пошла о чеченской воинственности и обычае кровной мести, соблюдать который предписывает Адат. Но прежде чем погрузиться в спор относительно безобидности пребывания чеченцев в городе Петербурге, мы, помнится, погрузились в ласковые волны Средиземного моря. И хотя это к делу не относится, забывать подробности этого погружения мне не хочется.
За время отпуска на побережье Анталии к моей убежденности в том, что чечены — хорошие воины, добавилась еще и уверенность в том, что они хорошие любовники. Хотя вполне возможно, что мне просто повезло — попался исключительный экземпляр.
В Турции я с легкостью избавилась от колючей проволоки условностей, которой положено оплетать себя перед подобными поездками в полном одиночестве. Пугающе быстро я лишилась и всех признаков здравомыслия. В свое время я сознательно его в себе культивировала, а потом оказалось, что оно прижилось, окрепло и подмяло меня под себя. Но желания чеченца меня до такой степени опьяняли, что я с трудом себя узнавала. Мне кажется, я даже не вспоминала о своем семилетнем сыне Сереже — маленьком Зайчике, Солнышке и единственной безусловной Радости жизни.
К шести часам вечера отдел Спозаранника, как и обещал, подготовил досье на Алавердыева Аслана Амирановича, по кличке «Койот», 1960 года рождения, чеченца, генерального директора акционерного общества «Султан», объявленного в федеральный розыск по подозрению в совершении тяжких преступлений.
Пробежав глазами биографию Аслана, я, не скрою, испытала некоторое облегчение оттого, что судьба связала меня не с простым уголовником, а с личностью незаурядной и даже романтической.
Выходец из известной чеченской семьи, выпускник престижной школы, лауреат детских и юношеских музыкальных конкурсов, обладатель черного пояса по каратэ…
Следующий абзац перечислял криминальные заслуги моего возлюбленного. Один из основоположников чеченской организованной преступной группы, заслуженный работник торговли наркотиками, ветеран- вымогатель, дважды герой принудительного труда в колониях особого режима… Въедливый Спозаранник постарался на славу и проявил такую осведомленность о прегрешениях моего возлюбленного, как будто лично его исповедывал.
— Что-то вы, Марина Борисовна, сегодня заработались, домой не торопитесь? — в дверях моего кабинета, прислонившись к косяку, стоял Обнорский. — Занимательное чтиво?
Я отбросила от себя листы досье, как будто это был крамольный Солженицын, за чтением которого меня много лет назад застал стукач из «девятки».
— Что-то я не припомню, Андрей Викторович, чтобы вас когда-либо удивлял трудовой энтузиазм ваших подчиненных. Обычно вы воспринимаете его как должное, — от смущения и неожиданности я начала дерзить.
Обнорский ухмыльнулся и вышел. Он почел за благо не связываться со мной, наверное, просто хотел проверить меня, а я так бездарно выдала себя глупой растерянностью…
Муж вернулся домой за полночь. Не снимая плаща, он прошел в спальню и уставился на меня безумным взглядом.
— По какому вопросу? — поинтересовалась я.
Наши отношения уже давно не отличались порывистостью, которую Константин демонстрирован в этот вечер. Широкие плечи, властный голос, манера держать голову внушали трепет и почтение кому угодно, но только не мне. Чем успешнее складывалась его карьера в бизнесе, тем прохладнее становились наши отношения. Пять лет назад Костя выкупил контрольный пакет акций завода, на котором когда-то начинал простым инженером. Он модернизировал производство и вошел в число лелеемых властью промышленников местного масштаба. Все поддавалось Костиной хозяйской хватке, кроме собственной жены и детей. Я вышла из подчинения, возможно, из чувства протеста против его разрастающегося эгоизма и властолюбия.
— Сегодня меня заставили выбросить на ветер десять тысяч долларов…
— Ни одна женщина, кроме меня, не способна на такой поступок, — уверенно заявила я.
— Женщины тут ни при чем, — довольно злобно буркнул Костя.
Ну конечно, только проблемы и неприятности могли заставить его переступить порог моей спальни. Не станет же он делиться ими со своей тупой толстозадой секретаршей, удовлетворяющей нечастые и скудные позывы его мужской плоти. Костя тяжело опустился на плюшевый пуфик, подмяв под себя белоснежный французский лифчик.
— Вчера похитили Эдика — моего охранника. Похитители потребовали десять тысяч долларов. Жена Эдика обратилась в РУОП. Якобы для гарантированного успеха операции по задержанию вымогателей, так сказать, для создания «правды жизни», этим идиотам понадобились настоящие «живые» деньги. Обратились ко мне, и я отсчитал. А что я мог сделать?
— Операция провалилась? — догадалась я.
— С треском. С бездарной погоней и беспорядочной стрельбой. Они переполошили всю Петроградскую,
