Он ушел проверять. Правая рука его покоилась в кармане куртки. Гуров понимающе усмехнулся – Стас не поставит пистолет на предохранитель, пока своими глазами не убедится, что все спокойно. Куглер внезапно забеспокоился. У него даже выступила испарина на лбу.
– Я не понимаю… – проглотив вставший в горле комок, пробормотал он. – Что здесь происходит? В чем я провинился? Вы хотите выселить меня из этой квартиры? Но у меня есть договоренность с хозяйкой на шесть месяцев. И мне не запрещается приводить сюда знакомых. Но сейчас здесь никого нет. Кого вы ищете?
– А вы не догадываетесь? – спросил Гуров и посмотрел Куглеру в расширившиеся от страха зрачки.
Казалось, еще минута, и молодой человек упадет в обморок – так ему сделалось плохо. На побледневших щеках стали отчетливо видны нездоровые лиловые прожилки – скорее всего, Куглер довольно часто приносил жертвы Бахусу. Но он изо всех сил старался держаться.
– Почему я должен догадываться? – страдальческим голосом произнес он.
– На вашем месте я давно бы догадался, – сказал Гуров. – Или, во всяком случае, не притворялся. Вы не умеете играть в эти игры.
– В какие игры? – потерянно пробормотал Куглер и, не в силах выдержать взгляд Гурова, отвел глаза. – Я на самом деле не понимаю…
– Надо же подумать, какое помрачение! – продолжал Гуров. – Ну что же, постараюсь облегчить понимание. Вам знакома фамилия Дарькин?
Куглер пошатнулся, сделал два неверных шага и не глядя сел на диван. Трясущимися руками он обхватил голову и протяжно замычал. В этот момент вернулся довольный Крячко и сообщил, что в квартире никого.
– А у вас что тут случилось? – спросил он, обнаружив квартиранта в необычной позе. – Зубы болят?
– Зубы у нас тут в основном заговаривают, – ответил Гуров. – А когда не получается, сами же и страдают. Я просто спросил молодого человека, не слышал ли он фамилию Дарькин.
– А-а, понятно! – протянул Крячко. – Как же ты так брякнул без подготовки? Я слышал, что сейчас и у молодых бывают инфаркты.
Куглер вдруг перестал стонать и поднял голову. Теперь в его глазах были мольба и какое-то странное вдохновение, как у человека, решившегося на отчаянный шаг.
– Я знал! – трагически воскликнул он. – На самом деле я, конечно, знал! Я ждал вас каждый день и в то же время старался убедить себя, что ничего страшного не случится. Это наивно, но ведь утопающий хватается за соломинку. Однако уже сегодня утром я окончательно решил явиться с повинной. Сам! Я хочу снять с души этот камень. Искренне хочу!
Крячко торжествующе посмотрел на Гурова. Тот улыбнулся краем губ и сказал:
– Это заметно – как вы сильно хотите явиться с повинной. Я когда только зашел в квартиру, сразу обратил внимание – вот человек, созревший для явки с повинной. Если бы не природная застенчивость, вы бы уже давно сменили прописку… Я, кстати, не зря спросил, нравится ли вам Москва. Не исключено, что на несколько лет вам придется основательно сменить место жительства.
– Неужели это возможно? – горько запричитал Куглер. – Моя Москва! Я не мыслю себя вне этого города. Неужели даже моя искренность не спасет?
– Честно говоря, пока мы даже ее следов не обнаружили, – заметил Гуров. – Мы с коллегой под искренностью понимаем чистосердечное признание. Разговоры вокруг да около нас мало вдохновляют.
– Я понял! – горячо сказал Куглер. – Я готов. Я все расскажу – чистосердечно. Но прошу учесть – меня втянул Дарькин. Это страшный, можно сказать, демонический человек!
– Вполне допускаю, – согласился Гуров. – Но как вы познакомились с этим демоном?
– Одно время я занимался бортовыми компьютерами для дорогих автомобилей, – объяснил Куглер. – Дарькин тоже интересовался этим. Был такой магазин-салон для продвинутых автомобилистов. Теперь он прогорел. Вот там мы с Дарькиным и познакомились. Ему очень хотелось иметь навороченную спортивную тачку, но были проблемы с финансами. У меня были те же проблемы. На этой почве мы и сошлись.
– Да, почва исключительно благодатная для проходимцев, – заметил Крячко. – На другой они и не сходятся. Ни разу еще не видел жуликов, сошедшихся на почве любви к Чайковскому, например.
Куглер терпеливо выслушал язвительное замечание и не сказал ни слова в ответ. Сделав почтительную паузу, он продолжил рассказ и в самых жалобных тонах описал историю своего падения. Он не скрывал своего участия в ограблении, но больше упирал на то, что был связан по рукам и ногам злодеями- автогонщиками, в которых уже давно ничего человеческого не осталось и которые убивают не задумываясь – так, как другие сигарету выкуривают.
Надо отдать ему должное, состав банды он выложил полностью, в соответствии с показаниями Сизова. Обошел только кавказскую тему, ни разу не упомянув ни кафе 'Арарат', ни грузина Нодара. Возможно, он действительно ничего об этом не знал, а возможно, просто не хотел говорить. Гуров решил пока не касаться этой темы.
Когда речь шла о других, Куглер проявлял завидную принципиальность. В его изложении подельники представали законченными мерзавцами, исчадиями ада, заслуживающими самой суровой кары. Куглер выражал надежду, что кара сия их не минует, и сказал, что будет этому очень рад. В отношении собственной персоны он был куда более снисходителен и предлагал считать его в большей степени жертвой, чем преступником. В конце концов это Гурову надоело, и он перебил Куглера:
– Давайте пока отложим в сторону лирику. Ваш вклад в преступление оценит суд. Лучше расскажите, что вы знаете о Дарькине. У нас есть информация, что он уехал из Москвы. Вы что-нибудь слышали об этом? Когда вы видели его в последний раз?
Куглер впервые крепко задумался. Гуров видел, что ему очень не хочется отвечать на этот вопрос. Но наконец он решился.
– Он был у меня два дня назад, – сказал Куглер. – Просил денег. Сказал, что намерен на несколько дней уехать. Будто есть где-то в Белоруссии человек, который может купить 'Глаз Будды'. Имя он не называл. Но сказал, что через неделю обязательно вернется и сразу даст мне знать.
