Не исключено. Но есть и другая возможность. У Круппов ведь всегда был «единственный собственник». Со времени основания династии ее члены всегда поддерживали значение семейных добродетелей. Что там ни говори о патернализме, но в этой промышленной империи, как ни в какой другой, постоянные работники были преданы своему хозяину, а их семьи были крепкими. Между тем в военное время в Руре сложилось ненормальное положение. В 1939–1945 годах возник драматический дисбаланс между числом мужчин и женщин в Германии. Все здоровые мужчины в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет были мобилизованы. С другой стороны, в Эссене было тогда до 49 тысяч иностранцев. Гитлеру, Гиммлеру и Шпееру было легко говорить об устранении «колючки» между рабами и немецким гражданским населением. Но не все немецкие женщины расценивали этих иностранных рабочих как недочеловеков, во всяком случае, не очень-то старались держаться от них подальше. Эти люди, пусть изможденные и ослабленные, все же были мужчинами. Девушки, да и зрелые женщины в Эссене тайно пытались установить контакты с пленными. С точки зрения чиновников Круппа опасность незаконных связей была вполне реальной, о чем свидетельствуют их донесения. «Осквернение расы» (то есть интимные отношения с «неполноценными») считалось тяжким преступлением для немцев. Однако, согласно рапорту, относящемуся ко второму году войны, даже среди тринадцатилетних девушек в Руре были такие, которые считали «заманчивыми и волнующими» сексуальные связи с обитателями лагерей.
Поэтому предостерегающие плакаты, расклеенные в городе 13 марта 1942 года, были обращены не к пленным, а к самим немцам. Там было сказано, что, «несмотря на неоднократные инструкции и предостережения, многие сотрудники продолжают нарушать правила, касающиеся общения с пленными. Так, за последнее время были обнаружены случаи связей между немецкими рабочими и работницами, с одной стороны, и пленными, с другой стороны». Единственным крупным нацистом, который на деле сочувствовал в этом отношении Круппу, был злосчастный Р. Гейдрих. Еще 20 февраля того же года он запретил контакты между немецким населением и русскими военнопленными. Но Крупп пошел дальше, объявив в своем предупреждении от 13 марта, что жители Эссена должны понимать, «что все военнопленные, включая французов, принадлежат к враждебным нациям.
Надзиратели Круппа бдительно следили за тем, чтобы указанных контактов между пленными и местными жителями не было. Пленные (по крайней мере, на бумаге) никогда не были свободны от надзора. «Особо отличившимся» иностранным рабочим были «разрешены прогулки под надзором немецкого охранника». День пленных начинался с вопля надзирателей: «Вставайте живо!», а заканчивался окриком: «Всем заткнуться!» Опасение, что немецкие девушки будут вступать в недозволенные связи, порождало ужесточение ограничений. За всеми рабами постоянно следили, опасаясь побега. Сегодня в Эссене это упорно отрицают. Сам Крупп заявил, впрочем, что «все эти люди были жертвами системы принудительного труда, навязанной государством предпринимателям». В Нюрнберге Шпеер утверждал, что хозяева фирм не имели контроля над условиями в лагерях. Это справедливо в том смысле, что Альфрид лично не контролировал все места содержания пленных. Но он был ответственным за политику в целом.
Эссенские директивы, нацеленные на борьбу за интересы фирмы, также свидетельствуют об этом. В памятной записке Альфрида от 12 января 1944 года говорилось, что «заявления итальянцев о специальных отпусках по особым причинам совершенно не заслуживают доверия», а «французы отказываются продлить контракты», а потому «Берлин… должен принять более строгие меры, чтобы вернуть французский персонал из отпусков. Несмотря на вмешательство Заукеля, трудно обеспечить их возвращение, особенно во Франции, где нет полицейской регистрации». Те, кто старался сбежать, делали это не просто потому, что они страдали от германской регламентации или от размещения в жутких трущобах. Они просто боялись за свою жизнь. Эссен, беззащитный от самолетов сэра Артура Гарриса, становился местом смерти. Как отмечал сам Крупп, «5 марта 1943 года эссенские заводы пережили первую крупную бомбежку. Через два года, 11 марта 1945 года, был нанесен последний по времени сокрушительный удар по этому району. Все это время налеты совершались регулярно. Монотонность такой формы военных действий сделала страх привычным. Бомбы не различали, кто прав и виноват, но, не щадя невинных, почему-то редко падали на действительно виноватых».
На самом-то деле бомбы почти никогда не находили виноватых. Бункер Круппа не пострадал, и жилища директоров понесли лишь незначительный ущерб; а вот иностранные рабочие, военнопленные и заключенные постоянно превращались в мишень для ударов с воздуха. Евгений Лауффер, технический управляющий Альфрида, признал в Нюрнберге, что «лагеря, все без исключения, находились в наиболее пострадавших районах». Согласно донесению, которое получил Альфрид в конце войны, 3 лагеря были «частично разрушены», 32 – разрушены полностью и 22 – «дважды разрушены». Так или иначе, пострадали все. Только в ночь на 24 октября 1944 года по данным администрация эссенских заводов насчитала 820 убитых и 643 раненых.
Отчасти эти трагедии были следствием сплошных бомбежек, но здесь, как во всем у Круппа, была своя линия. На одной из улиц два лагеря стояли рядом. Когда начиналась тревога, еврейки укрывались в полуразрушенном подвале в своем лагере, а поляки, во рву, в своем. Однажды во время налета бомба попала в ров, и было убито свыше 100 поляков. После этого поступил приказ о том, чтобы еврейки лежали во рву, а поляки прятались в относительно более безопасном подвале. В этом смысле полякам повезло больше, хотя они находились и в худшем положении, чем западные рабочие; поэтому были так велики потери на Гафенштрассе. Евреи должны были находиться в меньшей безопасности, чем восточноевропейцы, те подвергались большему риску, чем рабочие из Западной Европы, а последние – большему риску, чем немцы. Одна еврейка впоследствии вспоминала: «Когда начинался налет, только нам было прямо запрещено идти в убежище, и мы должны были оставаться где находились, без защиты».
Конечно, подлинной безопасности не было ни у кого, кроме элиты, укрывавшейся в бункере замка на холме, но люди Круппа хотя бы располагали временными убежищами. Рабам полагались в лучшем случае траншеи, ими же вырытые.
В показаниях в Нюрнберге Крупп утверждал, что в условиях массированных воздушных налетов быстрое сооружение настоящих бомбоубежищ было делом весьма затруднительным, а другие приспособления не спасали от бомб. Это была неуклюжая попытка ввести следствие в заблуждение. В октябре 1944 года, на шестом году войны, когда уже не было первоначальной обстановки замешательства и налеты стали делом привычным, завод Круппа инспектировал промышленник Бернард Вейс. Во время его визита начался воздушный налет, а впоследствии он записал: «Нам рекомендовали покинуть завод из-за отсутствия хороших бомбоубежищ. Все сотрудники, кроме обитателей концентрационного лагеря, также бросились к автобусам или велосипедам, а иные просто побежали к роще в двух километрах от завода».
Иными словами, все могли искать укрытие по собственному усмотрению, кроме заключенных, которым надлежало оставаться на местах.
Поначалу некоторые пытались выразить несогласие. Например, 9 января 1943 года, после первого крупного налета англичан на Эссен, один из охранников позвонил Леману, который передал разговор Круппу: «Капитан Дальман сообщил, что охранникам с трудом удалось подавить бунт русских военнопленных в лагере на Раумерштрассе… По мнению капитана, причина волнений в том, что в этом лагере не сооружены траншеи для укрытий».
После того как англичане во время большого налета 5–6 марта сбросили 908 тонн бомб, паники уже не наблюдалось. Рабы покорно похоронили убитых и перестроили мастерские, производство в которых упало наполовину. К тому времени они уже смирились со своей участью, считая, что другого выбора все равно нет. Если останутся на своих местах, то погибнут под бомбами, а если попытаются бежать, то их застрелят. Ничего не было сделано, чтобы улучшить положение. Хотя капитан Дальман и напоминал о необходимости сооружения укрытий, этого не произошло. 16 октября в одном из обычных донесений говорилось, что на Раумерштрассе «нет укрытий для охраны и военнопленных». В лагере не имелось даже песка для тушения зажигательных бомб.
И начальник лагеря на Гафенштрассе предупреждал администрацию, что 1400 поляков, чехов и русских не защищены от бомбежек. Однако и два месяца спустя, когда во время мартовских налетов 1943 года лагерный комплекс на Гафенштрассе был разрушен, выяснилось, что траншеи там все еще отсутствовали. В дальнейшем повторялось то же самое. На рапорты Лемана, видимо, не обращали внимания, но и он сам
