немедленного освобождения и возвращения «незаконно» конфискованной собственности. Это письмо само по себе было юридической ошибкой. Апелляциями по делам Круппа и других занимались профессиональные юристы, а послание Круппа не было санкционировано ни одним из них. Поэтому генерал Клей просто передал это письмо своему штату – судье Уоррену Маддену и двум его коллегам. Семь месяцев они изучали документы и материалы, относящиеся к делу Круппа и фон Бюлова, отправившего аналогичное послание. Исходя из их рекомендаций, военный губернатор 1 апреля 1949 года «полностью подтвердил» приговор по делу Альфрида, внеся только одно изменение: холдинги Круппа, расположенные в разных зонах, соответственно, подлежат передаче командующим в американской, французской и русской зонах. Сам генерал объяснил это автору так: «Наши суды имеют юрисдикцию только в нашей зоне оккупации».
На этом юридические усилия со стороны Круппа временно закончились. Он получил отказ. Едва ли тогда кто-то из американской администрации мог поддержать его притязания. Более того, 28 февраля 1949 года группа американских сенаторов направила Клею «Меморандум в поддержку решения о конфискации собственности». Игнорировать подобные вещи не мог ни один представитель администрации. Но реально ничего особенного не произошло. Австрийцы вернули себе завод «Берндорф», русские взяли себе завод Грузона, но это произошло бы независимо от усилий Круппа или чьих-то еще. Подавляющее большинство его предприятий и рудников находилось в британской зоне оккупации. Клей уведомил английскую сторону о декрете по поводу конфискации, но ответа не последовало. Определенные притязания на собственность Круппов были у французских промышленников, но французские генералы хранили молчание. В нейтральных странах авуары Круппа не были тогда доступны никому, но и на долю его имущества в собственности американских компаний, по свидетельству его же юристов, тоже никто не посягал. Основная причина этого, очевидно, состояла в том, что дела концерна были очень запутанны и в документах не было должного порядка. Поэтому заинтересованные лица сочли за благо до поры до времени оставить владения Круппа под контролем военных властей.
Бертольд ежемесячно навещал брата в тюрьме. Теоретически под управлением немцев в то время в Руре могла быть только одна фирма, а именно «Гютехоффнунгсхютте», та самая, которую полтора столетия назад проиграл их прапрадед, Фридрих Крупп; но на практике англичане поручали немцам охрану рурских промышленных объектов, а «охранники» в Эссене быстро превращались в теневую администрацию. Бертольд возглавил семейный совет по поручению Альфрида, а каждый из директоров, находившихся в Ландсберге, назначил себе доверенное лицо еще в Нюрнберге, и эти доверенные лица, по указке из Ландсберга, планировали реконструкцию и восстановление производства. Хотя цеха и машины были разрушены или вывезены, фирма сохранила свой социальный капитал – квалифицированных рабочих, инженеров, администраторов. И все они были готовы возобновить работу. Правда, главы концерна явно не хватало. С другой стороны, мученический ореол превратил его в глазах эссенцев в «настоящего Круппа», равного Густаву, Фрицу или Большому Альфреду. Тило фон Вильмовски писал в это время, что Альфрид фактически спас жизнь своим рабам: если бы не Крупп, они бы просто погибли в газовых камерах. Барон также обличал свидетелей обвинения, особенно последнего свидетеля Заура, которому «следовало бы поменяться местами с обвиняемым», поскольку он сам «был ответственным за программу рабского труда». Каким образом мог быть ответственным за это Заур, технический специалист, оставалось неизвестным. Однако сам Заур, видимо уже жалевший о выступлении на процессе, после кратковременной работы инженером в Баварии куда-то пропал. Исчезли из Эссена и рабочие, которые давали показания против хозяина, и даже те трое немцев, которые помогли бежать сестрам Рот. Барон сводил проблему к тому, что во время войны «фирма Круппов находилась под постоянным давлением Гитлера и министерства вооружений». Изолированный в Мариентале, барон не знал, что было как раз наоборот: министерство вооружений испытывало давление со стороны Круппа, поддержанного фюрером. Переживая унижение своего племянника, барон утверждал, что отказ от применения иностранной рабочей силы был бы «демонстративным протестом, равнозначным самоубийству». Движимый желанием обелить своих родственников, Тило даже не знакомился с документами об участии Густава и Альфрида в работе руководства нацистской партии. Для него оба они были чуть ли не жертвами нацизма.
Барон адресовал свой очерк о Круппе вниманию американской администрации. Ответом стала публикация толстого тома, где были собраны документы и заключения экспертов на немецком языке. Книгу отправили во все библиотеки трех западных зон оккупации, чтобы немцы могли сами узнать, за какие преступления осужден был Альфрид. Но не получилось. Преемник Клея, считая, что это издание повредит немецко-американской дружбе, изъял сборник документов. Поэтому единственной доступной немцам книгой о процессе Круппа оставалось эмоциональное сочинение его дяди.
Конечно, в тюрьме Крупп чувствовал одиночество. Брат, дядя и мать навещали его не так уж часто, а долгое лишение свободы всегда действует на человека угнетающе. Однако гордыня оставалась стержнем его духа. Крупп хотел быть сильным. Его письма к бывшей жене Аннелизе Бар, где он спрашивает о сыне, носят вежливо-безличный характер. Во время свидания с ней самой он держался любезно, но холодновато. Переписка с одной из ее подруг носила гораздо более теплый характер. В дни ее юности Альфрид знал ее как Веру Хоссенфельд. Энергичная и искушенная в отношениях с мужчинами, беленькая и игривая, как котенок, Вера втайне от Аннелизе сама начала писать ему. Он отвечал: что-то в ее письмах трогало его очень глубоко. Но что он сам мог дать женщине в его-то нынешнем положении?
Держась своей роли, Альфрид даже отверг возможность ненадолго выйти на свободу, в связи со смертью отца. Это произошло почти через полтора года после его водворения в Ландсберг, 16 января 1950 года. Бертольд известил Альфрида телеграммой. Начальник тюрьмы выразил Круппу соболезнования, тогда заключенный спросил, нельзя ли получить отпуск, чтобы помочь матери. Оказалось, что это возможно, но Круппа повсюду должен сопровождать охранник в штатском. Крупп повернулся и молча вышел из кабинета.
Таким образом, проблему похорон должен был решать Бертольд. Он оказался в непростом положении. Фамильный участок на кладбище Кетвиг-Гейт был теперь занят новым эссенским вокзалом, Блюнбах все еще был в руках американцев, а венские власти, которые могли бы помочь, не питали особой любви к Дому Круппов. Бертольду пришлось остановиться на кремации в Зальцбурге. Однако оставался вопрос о захоронении праха. Тогда-то Бертольд вспомнил про Обергромбах, небольшое поместье Боленов в Бадене, где в это время никто не жил. Оно и было выбрано местом захоронения.
Тэйлор предсказывал, что уход Густава из жизни станет сигналом к атаке на решение суда о конфискации имущества. Действительно, Кранцбюлер воспользовался такой возможностью, и через неделю Берта предъявила права на собственность династии, которую ее адвокаты оценивали в 500 миллионов долларов. Ответа не последовало. После того как Крупп специальным указом Гитлера был объявлен единственным наследником и собственником концерна, даже его мать и братья не могли получить своей доли имущества.
Крупп между тем находился в заключении уже около пяти лет. считая с момента ареста. Он помнил рейх 1945 года, лежавший в руинах. Теперь же, судя по газетам и слухам, доходившим до Альфрида, в стране произошли большие перемены. Промышленность была в значительной мере восстановлена, экономика развивалась быстрыми темпами. В это время немцы заговорили о западногерманском «экономическом чуде». Повсюду наблюдались удивительные изменения. Несколько цифр дают представление об этом. За пять лет национальный валовый продукт возрос на 70 процентов, объем экспорта увеличился в семь раз. В Германии строилось в восемь раз больше жилых домов, чем во Франции. Добыча угля в Германии удвоилась, ежегодное производство стали возросло в четыре с лишним раза, и рост мог быть еще выше, если бы не определенные ограничения, наложенные союзниками. Во многом благодаря Руру усеченный рейх превзошел экономический пик 1936 года – лучшего за довоенный период. Безработица сократилась на 3,5 процента, и уровень ее продолжал снижаться. В своем экономическом развитии Германия уже шла в ногу с Англией и возобновила конкуренцию за мировое первенство. И вспомним, что до 30 процентов старого рейха находилось в советской зоне.
Какова же причина всего этого? Газеты писали, что процветание было достигнуто благодаря системе свободного предпринимательства. Однако с этим вряд ли согласились бы магнаты Рура. Конечно, многое сделал министр экономики Людвиг Эрхардт, но и он был не слишком сильным поборником свободного предпринимательства. Его наибольший вклад состоял в поддержке промышленников государственными кредитами и ослаблением налогов. Кроме того, согласно плану Маршалла и Европейской программе
