были шоры на глазах». Он полагал, что Людендорф в любой момент может добиться триумфа. Армия разбила врагов фатерланда на всех фронтах, кроме одного, а там германские войска оставались в глубине французской территории. Подобно Альфреду Круппу, Густав Крупп отправлял пушки, чтобы из них обстреливали Париж. Историческая параллель слишком очевидна, ее невозможно отрицать. Кайзер, рейх, народ и «пушечный король» всегда вместе, они сильнее всех.
Артиллерийский обстрел Парижа совпал с предпринятым Людендорфом весенним наступлением 1918 года. Он начался 23 марта, ровно через двое суток после первой атаки, когда артиллеристы заняли только что захваченную часть лаонской линии обороны вблизи Крепи, и закончился наутро после «черного дня» 8 августа. В течение этих ста тридцати девяти дней каждые двадцать минут на французскую столицу падал снаряд. Бомбардировка была бессмысленной и ничем не спровоцированной. В сознании людей она ассоциировалась с именем Круппа даже в большей степени, чем все другие немецкие зверства, включая и действия подводных лодок. Но это было также выдающееся техническое достижение. И хотя это орудие было известно всему миру как «Толстая Берта» (некорректное название, которое сохранилось до сегодняшнего дня, даже в Эссене), нет ни малейшего сходства между короткоствольной осадной гаубицей, которая принесла Германии первую победу в Льеже, и «парижской пушкой» с длинным, сужающимся к дулу стволом, сыгравшей такую эффектную роль в ее последнем наступлении. «Берта» посылала снаряд весом в тонну на 9 миль. Снаряды «парижской пушки» весили всего 200–230 фунтов, а ее калибр составлял только 21 см, то есть был вдвое меньше, чем у «Берты» – гаубицы. Исключительность «парижской пушки» заключалась в ее дальнобойности. Вначале она конструировалась как военно-морское орудие. Осенью 1914 года, работая в Меппене с исходной моделью, Раузенбергер усовершенствовал ствол, получив дальнобойность в 31 милю. За три с половиной года экспериментов он довел этот показатель до 81 мили и одновременно добился большей точности. Так что, хотя лаонская линия находилась от Парижа в 77 милях, первый снаряд разорвался в самом центре площади Республики.
ВМС Германии все еще считали это орудие своим, и его обслуживали 60 моряков под командованием адмирала. Все они прошли специальную подготовку, так как их 150-тонная чудо-пушка требовала особых забот. Разница в 30 фунтов между снарядами не была случайной. Моряки получили инструкции перед каждым выстрелом предварительно нагревать снаряд в подземной камере, а после каждой серии снимать ствол с цапф и «выпрямлять» его. Но даже самое скрупулезное внимание к деталям не отменяло законов металлургии. Каждый выстрел слегка расширял канал ствола. Поэтому продолговатые снаряды были пронумерованы, и каждый следующий был чуть длиннее и толще предыдущего. Калибр не был постоянным. Хотя он официально значился как 8,3 дюйма, на практике изменялся от 8,2 до 8,4 дюйма. После 65 выстрелов ствол выходил из строя, и его надо было менять.
Приставлять флаг-офицера к единственной пушке может показаться абсурдным, однако этому флаг- офицеру приходилось иметь дело с приборной доской, не уступавшей по величине приборной доске линкора. Каждому выстрелу предшествовали сложные экскурсы в высшую математику. Командир орудия и его штаб внимательно изучали самые последние сведения об атмосферном давлении, влажности, температуре и кривизне земной поверхности. Поскольку ни один артиллерийский наблюдатель не мог, конечно, увидеть, что происходит за 80 миль от него, то о попаданиях и промахах и расстоянии отклонения снарядов от цели они узнавали из сообщений шпионов в Париже. Когда наступало время отсчета готовности к выстрелу, по специальному телефону передавался сигнал тревоги на 30 артиллерийских батарей, и они открывали огонь, чтобы запутать подразделения союзников и не дать им определить местоположение обстреливавшего Париж орудия. Сорок самолетов-охотников «фоккер» были наготове на близлежащем аэродроме: если поисковые подразделения все-таки добьются своего, надо накрыть их бомбами.
После команды «Огонь!» снаряд по дуге уходил в небо, достигая максимальной высоты 26 миль в ионосфере, а потом его траектория шла вниз. При приближении к городу он создавал звук, как будто кашлял и давился гигантский пес. Результаты попаданий очень разнились. За двадцать недель обстрела французской столицы из этого орудия были убиты более тысячи парижан, хотя случались дни, когда агенты сообщали только о нескольких поврежденных карнизах. Особенно внушительные цифры были получены на Страстную пятницу, 29 марта, когда снаряд пробил крышу церкви Сен Жервез и взорвался во время богослужения, убив 91 молящегося и ранив более 100. Но общий результат вряд ли оправдывал те 35 тысяч марок за выстрел. «Это только вызывает еще большую ненависть к Германии», – писал Герт фон Класс.
К концу лета все ненавидели Германию, в том числе сами немцы. Голодающие, живущие в плохих домах подданные кайзера все свои надежды возлагали на решающие, «пан или пропал», весенние наступления. Оставшись ни с чем, они начали бунтовать. С запада приходили все более тревожные вести; британско- французские войска освободили Руайе, Бапом, Нуайон и Перонну, а американцы наступали с двух сторон от Сен-Мигеля. Неожиданно, в разгар этих безрадостных событий, Вильгельм решил осмотреть заводы в Эссене. Впереди него шествовала императрица. Их сопровождал вездесущий Эрнст Хокс; когда Августина Виктория шла перед рядом руководящих работников сталелитейного завода, приколовших награды к лацканам своих сюртуков, он отмечал в своих записях: «Она казалась не такой бодрой, как в прежние посещения, когда выглядела типичной матерью семерых прекрасных детей. Теперь у нее совсем больной вид. Говорят, она принимает сильные препараты, чтобы оставаться стройной… На улице разыгралась буря, пока императрица, просматривая длинный список, обращалась с несколькими дружескими словами к каждому». Даже погода, мрачно констатировал Хокс, была против Германии.
Круппа проинформировали, что сам его величество изволит прибыть в понедельник 9 сентября отдохнуть в апартаментах на вилле «Хюгель», посмотреть, как идут дела в военной отрасли и остаться на ночь. Густав инстинктивно взялся за карандаш и прикинул расписание:
«Понедельник, 9 сентября
3.00 Отбытие из виллы «Хюгель»
3.15 Прибытие в главное управление
Пояснения, с использованием карт и графиков
3.50 Машинный цех I
4.10 Цех орудийных лафетов IV
4.30 Цех цилиндров противооткатных механизмов I
орудийный цех III…»
И вот как это происходило. Или, скорее, как это должно было происходить. Кайзер был неутомим. Он быстро исполнял все пункты длинного расписания, которое было продолжено и на вторник и включало посещение цеха горячей прессовки, плавильных цехов, цеха обточки снарядов и полигона Эссена. Затем, после ленча в ресторане «Фридрихшалле» – Густав выделил ему на трапезу всего двадцать минут, – Вильгельм откашлялся. Что ему действительно нужно, сказал он, – это поговорить с людьми. В прошлом он встречался со специально подобранной для него аудиторией из «белых воротничков» и надежных бригадиров, но на этот раз он полон решимости обратиться к крупповцам, покрытым сажей. Когда он вошел в 28-й подъезд главного управления, Хокс отметил, что император был у парикмахера: «Он пришел с завитыми локонами, точно такой, как его изображают на монетах, и с кожаным ремнем через плечо поверх мундира, по обычаю английских офицеров, не принятому в германской армии. Он держал трость с маленькой рукояткой в виде топорика, которую ему подарили венгры».
Указывая тростью на угольную насыпь, Вильгельм сказал, что на ней и будет выступать. Крупп испугался: Вильгельм был в своей «фельдмаршальской» форме, и золотой прусский орел распростер крылья на его блестящей остроконечной каске. Один шаг на эту гору угля – и его не отличишь от шахтера. Даже Альфред никогда не делал такого. В своей самой дипломатичной манере Густав высказал мнение, что трибуна выбрана не очень удачно, так как только стоящие впереди смогут услышать своего монарха. Крупп указал на расположенное поблизости огромное депо, и Вильгельм прошествовал туда, наклоняясь под кранами. За неимением времени не успели и выбрать политически благонадежных рабочих; из бригадиров отбирали тех, кто оказался поблизости. Собралось 1500 металлургов, и они стояли в своих хлопчатобумажных рубашках и деревянных башмаках, с бесстрастным любопытством наблюдая за императором. Вильгельм взобрался на низкую платформу, чтобы выступить со своей последней речью в Руре. «Друзья мои! – начал он и разразился пылкой тирадой: – Настал момент наивысшего напряжения – от ваших усилий зависит все… Внутри страны зреет недовольство, но оно исходит не из людских сердец; оно инспирировано искусственно. Всякий, кто слушает такие предательские разговоры и разносит слухи в
