и Гуров в очередной раз упал. В лицо ему ткнулись какие-то пряные дикие цветы. Потревоженные комары негодующе взвыли у него над самым ухом. Их здесь была целая туча.
Но падая, Гуров успел-таки схватить убегающего мальчишку за ногу, сдавив ее, как клещами. Беглец завопил, точно поросенок на бойне, задергался, и вдруг башмак слетел с его ноги и остался в пальцах у Гурова, а подросток, освободившись, рванул с места с такой скоростью, что только ветер пошел по кустам. Ему не помешало даже то, что одна нога у него теперь была босая.
Наскочивший сзади Щеглов наклонился к Гурову и сочувственно спросил:
– Вы в порядке? Что с вами?
– Ничего хорошего, – сухо ответил Гуров, силясь подняться. – Догонять надо этого гаденыша!
– Понял! – кротко сказал Щеглов и нырнул в темноту аллеи.
Гуров попытался продолжить погоню, но нога тут же отозвалась сильной болью. «Растянул связки! – с досадой подумал Гуров. – Как это некстати! Держу пари, что этот черт Щеглов никого не догонит!»
Пари, заключенное с самим собой, Гуров выиграл. Щеглов вернулся почти сразу же, покашлял, щелкнул зажигалкой, сунул в рот сигарету, но так и не закурил.
– Ушел! – сказал он без выражения. – Как заяц, дернул. Разве догонишь?
Гуров ничего на это не ответил. Фигура Щеглова вызывала в нем все большее раздражение. «Что у тебя на уме, приятель? – сердито думал он. – Что за игру ты тут ведешь? А ты ее ведешь, я это селезенкой чувствую!»
– Идти сможете? – поинтересовался Щеглов.
– Ясное дело, смогу, – буркнул Гуров. – Идти – не бегать.
Они медленно, без спешки зашагали обратно. Теперь стало ясно, как много на кладбище комаров. В мокрых густых зарослях для них было раздолье. Щеглов, не выдержав, все-таки закурил.
– Надеюсь, эти подонки не наделали беды, – заметил он после продолжительного молчания. – Кажется, наш Иван Сергеевич справился с огнем. Он на все руки специалист. Вот теперь выяснилось, что и по пожарной части...
– Вы когда собираетесь уезжать? – не слишком вежливо спросил Гуров.
К вежливости он и не стремился. Ему было важно застать собеседника врасплох. Но Щеглов был на редкость спокоен.
– Пока не собираюсь. У меня как раз отпуск. Булавин сам предложил мне погостить у него. Я не против. В кои-то веки еще удастся пообщаться с таким человеком! Детям буду рассказывать, внукам!
– Детям сколько?
– Пока нет детей, – ответил Щеглов. – Не обзавелся. Но это дело наживное. Обзаведемся. Какие наши годы! Я в судостроительной отрасли работаю. Разъезжать много приходится. Командировки длительные. Все никак на личную жизнь времени не остается.
– А отпуск решили, значит, вот так потратить? Личная жизнь опять побоку?
Щеглов покосился на Гурова с некоторым изумлением, пожал плечами.
– Я вам мешаю? – сдержанно спросил он. – Вы как будто сами здесь не очень в своей тарелке.
– Нет, не мешаете, – сказал Гуров. – Мне подонки мешают, которые по ночам бесчинствуют. Если и после этой выходки Булавин со своим другом не обратятся в милицию...
– По-моему Эраст Леопольдович имеет предубеждение относительно органов правопорядка, – заметил Щеглов. – Не только против милиции. Вообще. Он и ФСБ терпеть не может, и прокуратуру. Слышали, как он прокурора «лечил» за праздничным столом? У того кусок поперек горла встал. Я думаю, это у Эраста Леопольдовича от его мятежного прошлого пошло. Его в советское время немного прижали. Побыл чуть- чуть под надзором и воспылал неприязнью. Артистическая натура, что поделаешь!
– А вы неплохо осведомлены!
– А тут про это все знают, – ответил Щеглов. – Эта история про диссидентскую молодость – главная история. Особенно нашему художнику приятно ощущать себя бунтарем, при этом – и уже давно – будучи придворным живописцем. Это поднимает его в собственных глазах. Ну не такой, как все!
– А вы не так уж и благоговеете перед выдающимся человеком! – усмехнулся Гуров.
– А я, знаете ли, привык ничего вот так на веру не принимать. У нас производство серьезное, точное; как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь. У нас пыль в глаза не пускают. Так что никакого противоречия тут нет. За талант я Эраста Леопольдовича уважаю, за кругозор его, образованность, а причуды его меня не касаются. На мякине меня не проведешь.
Они вышли с кладбища. «Замок» горел огнями. К счастью, это были не огни пожарища, а мирные электрические огни. Но все равно на душе у Гурова сделалось неспокойно. Как хозяин воспринял новую неприятность?
– Что это у вас? – полюбопытствовал Щеглов.
Гуров помахал в воздухе «трофейной» обувкой, сказал многозначительно:
– С поджигателя снял! Обязательно покажу эту кроссовку участковому. В конце концов, что-то надо делать – иначе завтра они тут все спалят!
Щеглов промолчал.
ГЛАВА 7
Виктор Дмитриевич отвел в сторону тяжелые холодные ветки и выглянул из-за кустов. В сером предрассветном воздухе кладбищенская аллея имела особенно тягостный и унылый вид. Покосившиеся кресты, полусгнившие ограды, осевшие могилы, буйно разросшаяся трава – от этого зрелища у Виктора Дмитриевича ныли зубы. Но дело есть дело. Он еще раз убедился, что на аллее и поблизости никого нет, и потом осторожно вышел из-за кустов.
По правде говоря, он и не думал, что кто-то будет его здесь караулить в пять часов утра, но проверить все равно не мешало. Чужие места, чужие люди, чужие порядки. Виктор Дмитриевич привык действовать в самых разнообразных обстоятельствах, но это требовало постоянной настороженности и готовности к любым неожиданностям. Про запас у Виктора Дмитриевича всегда были готовы три-четыре байки для доверчивых слушателей и два-три болевых приема для недоверчивых. Но главное – это осторожность. Лучше, когда на твоем пути вообще не возникает посторонних.
Сегодня их не было. Виктор Дмитриевич пересек запущенную аллею и приступил к делу. Он сбросил с плеч небольшой рюкзак, но сделал это крайне аккуратно, с такими предосторожностями, словно нес за плечами бомбу. Положив его на сырую землю, он развязал тесемки и заглянул внутрь. Увиденное вполне удовлетворило его. Да и иначе и быть не могло, забывчивостью Виктор Дмитриевич пока не страдал.
Присев на корточки возле рюкзака он начал доставать оттуда разнообразные вещи. Повязал на лицо респиратор, надел длинный толстый фартук, натянул на руки перчатки и аккуратно свинтил крышку с пузатой стеклянной банки. Затем он одним глазом заглянул сверху в банку – на ее маслянистое, резко пахнущее содержимое – и довольно кивнул. За банкой последовали большая саперная лопатка и молоток со стальной ручкой. Все было готово.
Неся на вытянутых руках тяжелую скользкую банку, Виктор Дмитриевич приблизился к могиле, на которой лежал хорошо знакомый ему серый камень. Накануне они ворочали эту неподъемную дуру, чтобы сделать сюрприз человеку, чье имя было выбито на этом самом камне. Теперь камень нужно было убрать – улика.
Виктор Дмитриевич равнодушно прочел имя на камне. Ему не было дела до этого Эраста Леопольдовича. Никаких особенных чувств он к нему не испытывал – просто выполнял свою работу, за которую платили деньги. За деньги приходится делать то, что тебе, как правило, не очень нравится, но это и есть работа. Суть была в том, чтобы Эраст Леопольдович слетел с катушек. Сошел с ума или загремел с инфарктом в реанимацию. Этого хотел Швед. Но тоже вовсе не оттого, что испытывал к этому мазиле неприязнь. Ничего личного. Просто за свою долгую плодотворную жизнь художник накопил много материальных ценностей, и наследство у него ожидалось завидное. Один лишь особняк за кладбищем чего стоит. Мрачноват и не на том месте стоит, но все равно хорош. Виктор Дмитриевич и сам бы в таком пожил, но его удел – вечно скитаться по свету, с этим ничего не поделаешь. Но заработать он может, и неплохо заработать. Ситуация в принципе совсем не сложная, и если бы Швед не мешал своими капризами, Виктор Дмитриевич давно бы отправил старика к праотцам. Люди не вечны, а когда на них сваливаются чередой неприятности, вообще ломаются. Швед боится милиции, но милиция сейчас никого не ловит. Если действовать быстро, но настойчиво, никто и понять ничего не успеет. И не камни могильные нужны, а что-то поматериальнее. Виктор Дмитриевич был
