Загорелся зеленый свет на светофоре, и майор вместе с парой пешеходов стал переходить улицу. Гуров сбавил шаг, чтобы отпустить немного вперед своего подопечного. Майор перешел улицу и встал на краю тротуара. В этот момент с визгом резины справа по встречной полосе вывернула красная «девятка». Все произошло в одно мгновение: майор оглянулся на звук и успел чуть отступить с бордюрного камня тротуара назад. Но «девятка» с ходу перескочила низкий бордюр и ударила бампером мужчину по ногам. Удар – и тело майора скрылось за капотом. «Девятка» подпрыгнула сначала передним, потом задним колесом на распростертом теле и рванула вниз по улице в сторону набережной.
Все, что Гуров успел заметить, – это номер машины да затылок сидевшего за рулем водителя. Стриженый затылок человека, чуть горбившегося в тесной машине. Высокого худощавого человека. И затылок у него был ничем не примечательный. Если только два завитка волос, двойная макушка. Говорят, что это счастливые люди – с двумя макушками.
Гуров стоял и смотрел, как собираются люди вокруг распростертого тела с окровавленной головой. Одна нога в коричневом с дырочками ботинке еще подергивалась, не осознавая, что принадлежит уже покойнику. Вот и все. Финита, как говорится, ля комедиа.
– А ты говоришь, что я слишком осторожничал, – напомнил Гуров своему внутреннему голосу, входя в универсам.
– А я и не возражал, – ответил внутренний голос. – Теперь ты понимаешь, что обычным путем идти нельзя?
– И не только другим путем, и вовсе не идти, – наставительно заметил сыщик. – Теперь придется на время исчезнуть.
Гуров разговаривал сам с собой, потому что сейчас и, вообще, отныне ему будет очень долго не с кем поговорить. Ощущение было странное. Вроде бы и в своей стране, среди своих же людей, в том числе и людей в милицейской форме. И в то же время придется скрываться, таиться серьезнее, чем какому-нибудь беглому зэку. Потому что у преступников наверняка найдется еще одна машина и для него. То, что Гуров запомнил номер красной «девятки», ничего не значило. Скорее всего, ее найдут где-нибудь в соседнем переулке брошенной. И вообще она окажется числившейся в угоне. А угнали ее, скорее всего, минут двадцать-тридцать назад. Значит, вот так тут охраняют свои секреты. И меры по их охране принимают самые «конкретные». И ребята за этим стоят серьезные, кардинально решают свои проблемы.
Купив бутылку водки, колбасы, хлеба и сока, Гуров вышел из универсама. Машина стояла в двух кварталах отсюда, но теперь ей придется осиротеть. По крайней мере до тех пор, пока Лев не заберет ее и не вернет своему хозяину. И квартира тоже теперь осиротеет, но сначала нужно забрать оттуда ноутбук.
Через два часа Гуров подписывал документы в отделении Сбербанка. В арендованную банковскую ячейку легли удостоверение полковника милиции и его табельный пистолет. Еще через час в камеру хранения вокзала легла небольшая дорожная сумка, в кармашке которой лежал паспорт на имя Павла Андреевича Рогова.
Такси развернулось и скрылось за углом. Гуров стал осматриваться по сторонам в поисках таблички с названием улицы. Вот Дегтярный проезд, вот пошел 2-й Интернациональный проезд, вот 3-й. Удивительно, что почти на одной из оживленнейших и вполне современных улиц города, за многоэтажным зданием гостиницы, Дворца спорта и бассейна «Саратов» приютился клочок невзрачного и запущенного частного сектора. Переулки с выплескиваемыми на них помоями, колонки, около которых судачат бабки с ведрами. Несколько домов кирпичные или обложены кирпичом, но остальные – ветхие деревянные халупы.
Начинало заметно темнеть, когда Гуров свернул в 5-й Интернациональный проезд и нашел дом номер четыре. Чертыхаясь и перешагивая помойные зловонные лужи, сыщик успевал поглядывать по сторонам. Переулок пуст. Освещен только окнами нескольких домов. В конце переулка надрывается за забором собака. Лев потоптался у калитки и подошел к окну с открытой настежь форточкой. Из форточки пахнуло смрадом застарелой грязи, перекисшего пота и давно не мытого помойного ведра. Где-то в глубине дома горел свет.
Гуров несколько раз сильно стукнул в окно и прислушался. В глубине дома ощущалось движение. Пришлось ударить еще несколько раз. Наконец за окном кто-то появился. Смутный силуэт обозначился, но к стеклу не подошел.
– Кто там долбает? – раздался недовольный хриплый голос пьющего человека.
– Открой, Валет, – буркнул Гуров. – Малява тебе от кореша.
За окном надсадно закашляли, потом все стихло. Гуров решил, что придется снова стучать, но тут хриплый снова подал голос:
– Нет тут таких, вали откуда пришел.
– Не дури, Валет, – раздраженно сказал Гуров. – С весточкой я от Паши Гнутого.
– Погодь, – после продолжительного молчания сказал голос.
Зашлепали ноги, потом все затихло. Гуров стоял, поглядывая вдоль переулка, и прикидывал свои шансы остаться неузнанным. Валет, он же Валентин Панарин, проходил в МУРе лет двадцать назад по делу о разбойных нападениях. Тогда он получил всего четыре года, хотя и имел за плечами уже две судимости. Причина была простая: Панарин сам в преступлениях не участвовал, а лишь сбывал добычу. Да и участие в сбыте удалось доказать всего по двум эпизодам. Кроме всего прочего, суд учел еще и состояние здоровья подсудимого: Панарина стал одолевать артрит.
Крячко про Панарина вспомнил лишь потому, что тот был родом из Саратова, имел по молодости обширные связи в преступной среде, а вторая ходка у него была за изготовление и сбыт фальшивых документов. Гуров и Панарин тогда встречались лицом к лицу, но всего один раз.
Зашаркали ноги по двору, глухо звякнула в ночи щеколда калитки. В проеме забелела майка, поверх которой торчало исхудалое небритое лицо с запавшими глазами, а ниже – рваные трико с вытянутыми до невозможности коленями. Да, здорово изменился Панарин за эти годы, а ведь был красивым мужиком. И бабы его любили.
– Ну, че надо? – неприязненно осведомился Валет.
– В дом пусти. Не на улице же базарить.
– А я тебя не знаю. И в гости не приглашал.
– А Паша напел, что ты с распростертыми объятиями встретишь, если скажу, что от него, – с усмешкой ответил Гуров. – Валеха, мол, свой, все для меня и моих корешей сделает…
Это был первый козырь. Валехой Валета звал только Паша Гнутый. Эдак по-свойски, любя. Был Панарин пронырой удачливым: мог сбыть выгодно все что угодно. И по бабам был большим спецом. До того ареста были они корешами «не разлей вода». А потом Гнутый ушел на «пятнарик» строгой зоны на Север, где схлопотал еще «пятерик» за попытку побега. Валет отделался четырьмя годами и осел на родине, страдая от изматывающих болей в суставах.
– Чем докажешь? – неприязненно поинтересовался Панарин.
Гуров наклонился, задрал штанину и извлек из носка сложенный вчетверо лист мятой бумаги. Валет подержал в руках протянутую записку, подумал, затем кивнул:
– Ладно, заходи. Чего ж не почитать весточку от старого знакомого.
В темных сенях Панарин споткнулся о какое-то ведро, открыл драную, в клочках древней клеенки дверь и провел гостя в мрачную, пропахшую кухню. Давно тут ничего не касалась женская рука. Если вообще когда-нибудь касалась. Загаженная до предела двухконфорочная газовая плита с почерневшей кастрюлей. Под черным от копоти потолком – вековая паутина. На окне вместо занавески красовалась старая газета на гвоздях.
Панарин уселся на облезлый табурет и развернул записку под пыльной лампочкой, тускло созерцавшей все это убожество с потолка. Насчет записки Гуров не волновался. Она была настоящей, написанной рукой самого Паши Гнутого, только два года назад. Бумажка прошла длинный путь из зоны, где отбывал свой срок Паша, и осела в одной из папок оперативной разработки, а предназначалась совсем другому человеку в Москве. Главное, что была она написана в характерной манере Гнутого и его почерком. Присутствовали там наверняка хорошо знакомые окружению Гнутого длинные горизонтальные росчерки над заглавными
