Бек облобызался со встречающими, представил меня — «звезду криминального репортажа». Угостились и мы. Жидкость оказалась обычной водкой, к тому же, похоже, «паленой». Приняв по стаканчику и похрустев сухариками, мы вошли в квартиру.
Раньше здесь была обыкновенная коммуналка. Теперь комнаты превращены в выставочные залы. Несмотря на отключение от электричества, сияли лампы и прожектора подсветки — в бывшей кухне урчал переносной генератор, периодически отравляя воздух выхлопами отработанного бензина. На стенах, задрапированных черной материей, были развешаны фотографии: на них полуголая брутальная блондинка в разных головных уборах и с различными орудиями преступления в руках разделывалась с некими изнеженными мужичками.
— Это и есть инсталляция Вересовской? — шепотом поинтересовался я у своего спутника.
— Володя, да ты просто дикарь, — Бек слегка скривился от моей непросвещенности, — это выставка фоторабот Амалии Гнедышевой «Феминизм — это молодость мира». Панина инсталляция еще не распакована, а открытие ее выставки намечено на субботу. Сегодня отмечают только ее приезд.
Хаотичное, на первый взгляд, перетекание публики из комнаты в комнату влекло нас в дальний от входа зал, где рядом с облаченным в джинсовый костюм седым, бородатым и лохматым мужчиной стояла в неброском лазоревом костюме она — Лана. Фотография довольно верно передавала ее внешность: ширококостное лицо (впрочем, вся ее фигура была сбита достаточно крепко и не отличалась изяществом линий, — не то что у Светочки Завгородней или даже моей Анюты), темно-каштановые волосы, короткая стрижка…
Бек приступил к процессу знакомства. Он заключил руку лохматого седого бородача в свою ладонь и потряс ее.
— Рад видеть тебя, Фарух, представь меня своей гостье…
— А, это ты, Толик, — взгляд Фаруха был устремлен куда-то мимо моего спутника, и тут я сообразил, что он слеп, — Ланочка, позволь представить тебе хорошего поэта и утонченного джентльмена, Анатолия Бека.
Адвокат изящно поклонился Вересовской. Та протянула ему руку. Бек указал на меня.
— Владимир Соболин. Мой друг. Журналист.
Слава Богу, что Анатолий Михайлович не
стал уточнять мою специализацию. Даже сказанного хватило для того, чтобы Лана сморщила свой крупный носик. Однако пожатие ее руки было крепким и горячим, а взгляд… Он раздевал меня догола.
— Очень приятно… — я вложил в голос максимум сексуальности, пожал ее руку и скроил улыбку в ответ.
Как же, подумал я, так я и поверю, что Вересовской приятно знакомство со мной, — поди, чертыхается про себя] что занесло сюда журналиста. Думает, сейчас начну приставать с дурацкими вопросами про папу. Ну и начну, но чуть погодя. Сперва надо освоиться, а там — поглядим.
Я отметил, что глаза у художницы цепкие и злые. И точно, вся в папу.
Мы с Беком отошли в сторону. Я старался держаться так, чтобы не упускать Лану из виду.
— Анатолий Михайлович… — я тронул адвоката за рукав.
— Володя, мы же — на «ты»!
— Анатолий, а кто это с Ланой рядом? — я кивнул в сторону слепого бородача.
— Это Фарух Ахметов, известный художник, основатель неоакадемизма.
— Слепой художник?!
— Ну, ослеп-то Фарух всего пару лет назад. То ли после менингита, то ли после гепатита, хотя поначалу думали, что у него СПИД. Но до этого он успел стать известным и даже именитым.
Гостей обнесли очередной порцией алкоголя. Хотя среди спиртного наличествовали и не очень крепкие напитки, все же предпочтение отдавалось водке.
Неожиданно я почувствовал на своем локте захват чьих-то пальчиков. Обернувшись, я нос к носу оказался с Вересовской.
— А вы, Владимир, о культуре пишете?.. — ее низкий грудной голос чуть вибрировал.
— Ну, в общем, да…
— Живопись, театр, литература?
Пропадать, так с музыкой. Раз уж удача сама идет в руки… Я подхватил художницу под руку и повлек ее в сторону, где нам никто не мог бы помешать. По пути я молол всякий вздор, стараясь убедить Лану, что пишу исключительно о событиях в культурной жизни.
— А скажите, Лана, э-э-э, Викто…
— Можно без отчества, Володя, — то ли девушка споткнулась, то ли сделала вид, что споткнулась, но ее ощутимо качнуло ко мне — сквозь ткань костюма я почувствовал касание ее груди.
— Я, Лана, пишу обо всем, о чем мне скажет редактор… — я ухватил с оказавшегося поблизости подноса стаканчик водки и лихо опрокинул его, приобнял свою спутницу за плотную талию (она не отстранилась), — Вот сейчас меня крайне интересует вопрос, что же это за зверь такой — неоакадемизм, с чем его едят?
Ладонь моя, обнимавшая талию художницы, вспотела — Лана оказштась очень жаркой художницей.
Вересовская начала просвещать меня на предмет неоакадемизма. При этом мы неуклонно двигались к двери, но не к выходу, а к той, что вела в глубь квартиры.
— Знаете, Володя, а хотите, я вам на практике покажу, что такое «неоакадемизм»?
Я кивнул. Мы были уже в коридоре. Лана, взяв меня за руку, устремилась в ту комнату, где до завтрашнего утра были складированы ящики с ее работами.
Мягко щелкнул язычок замка, В комнате стоял полумрак.
— Может, зажжем свет? — спросил я. — А то в темноте как-то неловко картины рассматривать…
В ответ Вересовская издала хрипловатый смешок, и ее сильные губы впечатались в мои.
— Ты что, действительно никогда не видел моих работ? Это совсем не картины… — Лана колдовала над пуговицами моей рубашки.
Ну и темперамент! Если она и инсталляции свои с таким же напором создает, то скоро все выставочные залы будут завалены ее работами. Художница тем временем атаковала мои штаны. Как женщина Вересовская меня не привлекала, но инстинкты оказались сильнее. Я не слишком верю в собственную брутальность, и объяснить Панину страсть можно было либо тем, что уж очень она по мужику истосковалась, либо тем, что девушка, напротив, привыкла ублажать себя с каждым встречным. Загадку эту, впрочем, я так и не разгадал,
Вересовская крутила меня то так, то этак. Минут через десять я взял над наездницей верх — пускай теперь побудет кобылкой. Моя инициатива, по-моему, пришлась ей по вкусу, хотя, честно говоря, вел я свою партию довольно механически.
В самый напряженный момент в комнату кто-то начал ломиться. Ненавижу коммунальный секс — никакого удовольствия. Слава Богу, дверь с петель сносить не стали — хорош бы я был: звезда криминальной журналистики со спущенными штанами, подмявший под себя дочурку свежеиспеченного секретаря Совета Безопасности.
Лана взвыла, дернулась. Пришлось наподдать — против организма не попрешь. Ящик под нами крякнул, с него слетела крышка. Вместе с ней с грохотом слетели и мы — прямо на пыльный пол.
— А ты ничего, — отдышавшись, Вересовская потрепала меня по щеке.
— Тебе что, обычных трахачей мало? — зачем-то спросил ее я.
В полумраке неожиданно раздались всхлипывания. Вот уж не ожидал от этой сумасшедшей.
— Лана… Лана Викторовна… Господи, да чего ты ревешь? — я присел рядом с Вересовской на корточки и протянул ей свой отнюдь не свежий платок.
Да, в сущности, все женщины одинаковы. Хотя на что еще она могла рассчитывать с такой внешностью? Да и я — такая же свинья, как остальные. Правда, мне от нее не деньги нужны, а интервью…
Я повернул Лану к себе и принялся вытирать платком ее зареванное лицо. Что-то говорил, чтобы успокоить ее, а ладонью легонько похлопывал по спине — так в детстве успокаивал меня дед. Постепенно девушка стала всхлипывать все реже, колени мои затекли. Я пошарил в темноте рукой, надеясь найти
