года, изданный после погромов и урезавший и без того ограниченные права евреев, послужил отправным пунктом для новых ограничений и источником административного самоуправства.
Сам царь, его министры, сенат и власти на местах придали этому закону чрезвычайную гибкость, используя его так, чтобы еще больше обездолить евреев. Еврейское население все более скучивалось в прокрустовом ложе местечек и городков черты оседлости. Усилилось обнищание, увеличился еврейский пролетариат, лишенный средств, профессиональных навыков и работы. В борьбе за жалкое существование евреи были вынуждены всячески обходить направленные против них дискриминационные законы. Последние превратились в надежный и регулярный источник дохода полиции, которая вымогала взятки за проживание в неположенных местах, а когда деньги у еврея окончательно иссякали, его гнали с насиженного места.
Тяжкое бедствие обрушилось на еврейство России в начале 1891 года. В первый день еврейской Пасхи внезапно был издан декрет о высылке евреев из Москвы. Изгнаны были не только проживавшие нелегально, но и те, чье право проживать в Москве не подлежало сомнению. Количество высланных исчислялось в 20 тысяч (общее число московских евреев составляло тогда 30 тыс. чел.).
Инициатором декрета был брат Александра III, великий князь Сергей Александрович, назначенный московским генерал-губернатором. Сама высылка сопровождалась такими жестокими насилиями над евреями, что даже бесстыдное правительство было вынуждено прятать концы в воду, дабы избежать огласки. Русская пресса того времени обошла это событие полным молчанием: газеты реакционного и антисемитского толка молчали намеренно, в то время как прогрессивной и радикальной печати цензура вообще запрещала затрагивать еврейский вопрос.
Историк может, правда, почерпнуть кое-что из мемуаров различных общественных деятелей. Так, например, старый русский либерал Иван Петрункевич в своих воспоминаниях уделил этому событию немногие, но впечатляющие строки: «Начались гонения на евреев. Творилось такое, что глазам не верилось и не описать. Ни один еврей уже не мог чувствовать себя в безопасности. По ночам в дома врывалась полиция, вытаскивала из постели спящих, требуя предъявить право на жительство». Петрункевич рассказывает о вдове с маленьким ребенком, не успевшей еще похоронить скончавшегося после тяжелой болезни мужа: покойный имел университетское образование, поэтому мог проживать в Москве, где и работал банковским чиновником, но его вдова с сиротой с момента смерти главы семьи лишилась права жительства, и их выслали. И это всего лишь один из бесчисленных случаев, слезами и кровью запечатленных в хронике еврейства.
Жуткую атмосферу высылки описал еврейский литератор М. М. Долицкий — один из участников Хибат Цион. На евреев устраивали облавы, как на травимых собаками лесных зверей. Многочисленные подручные российского самодержца настигали свои жертвы в любых укрытиях и тайниках, даже в закупоренных бочках и на кладбищах среди могил. Евреи всех слоев и сословий — ремесленники, интеллигенты, ученые талмудисты, торговцы, — унижая свое человеческое достоинство, были вынуждены пресмыкаться перед каждым будочником и дворником, которые выжимали из них все соки, отбирали имущество до последнего гроша, не брезгуя и скарбом бедняков.
А когда уже больше нечем было поживиться, выдавали евреев полиции, и та обращалась с ними, как с опасными уголовниками, взломщиками или убийцами: заковывала в кандалы и тысячами отправляла в этап, гнала пешком сотни километров. Немало их погибло в пути. И как водится в таких случаях, еврейская беда отягощалась еще и позором: деморализация охватывала самих преследуемых, начинались наговоры и доносы друг на друга в тщетных попытках спасти собственную шкуру. М. М. Долицкий не обходит молчанием и жестокосердие многих еврейских богачей, обладателей царских «привилегий», отвернувшихся от своих несчастных соплеменников и не протянувших им руку помощи.
Кроме московского изгнания, была произведена высылка многих тысяч еврейских семей и из других мест (например, из полосы шириной 50 верст вдоль границы с Австрией и Пруссией). Все эти притеснения и преследования, а также невозможность прокормиться и обнищание еврейских масс породили новую волну эмиграции из России. Большинство еврейских эмигрантов устремились в Америку, но тысячи переселились в Эрец-Исраэль.
Часть вторая
Политический сионизм с момента его зарождения и до смерти Герцля
Глава пятая
Появление герцля на общественной арене
Известный венский писатель и журналист д-р Теодор (Биньямин Зеев) Герцль (1860–1904), творец политического сионизма, основатель Всемирной сионистской организации и ее бессменный руководитель, поначалу был далек от еврейства. Он был воспитан на немецкой культуре и прочно с ней связан, в то время как его связи с еврейским народом, его интересами и нуждами оставались весьма поверхностными.
Правда, еще будучи студентом, он столкнулся с проявлениями антисемитизма со стороны своих сокурсников и различных кругов немецкого общества. Однако, подобно большинству еврейских интеллигентов Запада, Герцль верил, что самый эффективный и верный путь решения еврейского вопроса состоит в полной ассимиляции еврейства и растворении в среде окружающих народов. Но постепенно эти его взгляды поколебались — по мере того как усиливался антисемитизм в Австрии и Германии, а также во Франции, этой классической стране прав человека, которая первой даровала евреям гражданское равноправие.
В качестве сотрудника большой и влиятельной венской газеты либерального направления «Нойе Фрайе Прессе» Герцль в 1891 году был послан редакцией в Париж постоянным собственным корреспондентом газеты. В Париже Герцль проработал четыре года и возвратился в Вену в июле 1895 года.
Как корреспондент Герцль присутствовал на суде над капитаном Альфредом Дрейфусом, вокруг которого в те дни бушевали страсти во Франции и остальных европейских странах. Военные власти Франции обвинили Дрейфуса в измене. Это ложное обвинение, сфабрикованное антисемитами против единственного в генеральном штабе офицера-еврея, потрясло Герцля до глубины души. Однако долго державшееся мнение, будто дело Дрейфуса разом превратило Герцля из сторонника ассимиляции в националиста, по- видимому, преувеличено; будет правильнее сказать, что этот суд и особенно публичная церемония разжалования Дрейфуса, проведенная после суда, 5 января 1895 года, углубили и выкристаллизовали его национальное еврейское самосознание, начавшее складываться задолго до этого.
В дневнике, который он начал вести в Париже весною 1895 года, Герцль признается, что интерес к еврейскому вопросу возник у него с начала 80-х годов в процессе чтения антисемитской литературы. Однако, как сказано, он тогда полагал, что решение еврейского вопроса возможно путем полной ассимиляции и даже перехода в христианство. С течением времени и особенно после суда над Дрейфусом он осознал, что, полагая так, ошибался.
В конце декабря 1894 года Дрейфус был приговорен к пожизненному заключению на Чертовом острове во Французской Гвиане (Южная Америка). Учитывая убийственный климат острова и условия содержания каторжников, это был фактически смертный приговор. Герцль, посылавший в свою газету подробные отчеты о процессе, дал также развернутое описание гражданской казни Дрейфуса после суда. В репортаже говорится:
«Церемония лишения чести капитана Альфреда Дрейфуса собрала в это мрачное зимнее утро много любопытных. Можно было видеть большое число военных, иных в сопровождении жен. Вокруг теснилась масса зевак, завсегдатаев публичных казней. На плац вывели 5000 солдат. На середину выехал генерал верхом на лошади. Дрейфуса привезли на плац одетым в капитанский мундир. Четыре человека подвели его к генералу, который в присутствии публики зачитал осужденному следующее: «Альфред Дрейфус, вы не
