восемнадцатой зеленой площадке поля гольф-клуба 'Уэстмонт'. Удар казался замечательным до того мгновения, пока мяч внезапно не остановился на краю лунки. Плечи Гранта разочарованно опустились. Тим Керриган, партнер Гранта, шумно выдохнул. А Гарольд Тревис радостно сжал кулаки. Сегодня он целый день играл из рук вон плохо, и этот неудачный удар пришелся как нельзя кстати.
– Полагаю, джентльмены, вы должны нам с Гарольдом пять баксов. – Фрэнк Джеффи обратился к Гранту и Керригану.
– Я заплачу тебе, Фрэнк, – пробурчал Грант, когда они с Тимом протягивали своим противникам купюры с портретом Авраама Линкольна, – но не отдавай Гарольду ни пенни. Всю игру вел только ты, а он на тебе 'висел'. Как вам удалось произвести тот удар на семнадцатом, я, видимо, так никогда и не пойму.
Тревис расхохотался и похлопал Гранта по плечу.
– Чтобы доказать тебе, что я способен на сочувствие, выкупаю первый раунд, – сказал сенатор.
– Вот уж действительно повезло, впервые с самого начала игры, – шутливо заметил Керриган.
– Он просто пытается подкупить тебя, Тим, как своего будущего избирателя, – добродушно пробурчал Грант.
– О чем это вы? – спросил Тревис с лукавой улыбкой.
'Уэстмонт' был самым известным элитным клубом в Портленде. Сам клуб, появившийся здесь в 1925 году, когда выстроили небольшое центральное здание, представлял собой разросшееся во все стороны каменное строение, постепенно увеличивавшееся в размерах соответственно росту престижа клуба. Упомянутых джентльменов несколько раз останавливали другие члены клуба, пока они шли по обширному, покрытому плитами патио к столику под сенью громадного зеленого зонтика. Здесь их уже ждал Карл Риттенхаус, помощник сенатора по административным вопросам.
– Ну, как игра? – спросил Риттенхаус сенатора.
– Фрэнк все за меня сделал, а я у него на хвосте выехал, – ответил Тревис.
– Так же, как во время последних выборов ты выехал на хвосте у президента, – пошутил Грант. Все захохотали.
Официантка приняла у них заказ, и Грант, Керриган и Джеффи стали наперебой вспоминать о только что закончившейся игре. Сенатор Тревис сидел молча, в удовлетворенной задумчивости уставившись в пространство.
– Ты какой-то необычно тихий сегодня, – заметил Джеффи.
– Извини. У меня возникли проблемы с фермой. Два сенатора угрожают поднять вопрос о ней на комиссии, если я не проголосую против закрытия военной базы.
– Работа судьи имеет свои преимущества, – сказал Грант. – Если кто-то начнет на меня сильно наезжать, я могу обвинить его в неуважении к власти и засадить в тюрягу.
– Да, я явно выбрал не ту профессию, – откликнулся Тревис. – Правда, не уверен, что здесь подошла бы тюрьма. Мне представляется, что такой вердикт, как 'препровождение в режимное учреждение в неуголовном порядке', больше подошел бы ряду моих коллег.
– Работа сенатора чем-то похожа на пребывание в эксклюзивном сумасшедшем доме, – добавил Риттенхаус.
– Не думаю, что мне удалось бы выиграть такой процесс, Карл, – заметил Джеффи. – Политики хитры, а не безумны.
– Ну конечно, – с воодушевлением согласился Грант, – достаточно вспомнить, как ловко провел нас Гарольд, заставив согласиться на то, чтобы его партнером по игре был ты.
– Мне где-то приходилось читать, что далеко не все психопаты становятся серийными убийцами, – сказал Джеффи. – Многие из них делают прекрасную карьеру в качестве успешных бизнесменов и политиков.
– Представьте, каким преимуществом в бизнесе и политике стало бы абсолютное отсутствие совести, – размышлял вслух Керриган.
– А как ты думаешь, чувство вины – вещь врожденная или воспитываемая? – спросил Тревис.
– Врожденное или приобретенное, – ответил Джеффи, пожимая плечами. – Вечный вопрос.
– Мне кажется, способность испытывать чувство вины изначально заложена в каждого из нас Богом, – изрек Грант. – И именно эта способность делает нас людьми.
Харви Грант был набожным католиком. Керриганы и он принадлежали к одной церкви, и Тиму было хорошо известно, что судья не пропускает ни одной воскресной мессы.
– Однако у серийных убийц, профессиональных преступников и, как совершенно справедливо заметил Фрэнк, у некоторых политиков и бизнесменов, по всей вероятности, совесть отсутствует. Если, как вы говорите, каждый из нас рождается с совестью, то куда же она потом девается у таких людей? – спросил Керриган.
– А что, если вообще нет никакого Бога? – вмешался Тревис.
– Эй, – перебил его Риттенхаус с притворным ужасом в голосе, – не так громко, прошу вас. Иначе подобные откровения закончатся заголовком на первой полосе 'Орегонца': 'СЕНАТОР ТРЕВИС СОМНЕВАЕТСЯ В СУЩЕСТВОВАНИИ БОГА'.
Тревис не обратил никакого внимания на его слова и продолжал:
– И если Бога нет, то любая мораль становится относительной. Любой, обладающий силой и властью, может устанавливать свои правила игры.
– Вопрос спорный, Гарольд, – сказал Фрэнк. – Впрочем, тот факт, что у судьи не вышел удар на восемнадцатой лунке, является бесспорным доказательством бытия Божия.
Все рассмеялись, и Тревис встал:
