— Мое, милочка, мое… не твое же.
— Может, посмотрим в конце концов на это самое платье? — вмешался я. — И все станет ясно.
— Действительно, — сказал Танненбаум.
Татьяна Марковна кивнула, распахнула створку и извлекла платье на плечиках.
Я в моде ни фига не разбираюсь, для меня что Парфенова, что Юдашкин… но платье производило впечатление. Я даже подумал, что Анька была бы в нем изумительно хороша. Впрочем, она в любом платье хороша. Да и без платья, наверное, тоже.
— Оно! — закричала Светлана. — Оно!
Мой эксклюзив от Козлевича.
И так искренне она это прокричала, что я понял: это так и есть! Платье нашлось. Значит, нашелся и парик, и бинокль… Странно, никогда бы не подумал, что эта улыбчивая и обаятельная Татьяна Марковна способна на воровство. Тем более — у своих коллег. Впрочем — какая разница: у своих или нет? Кража все равно останется кражей.
— И ты можешь доказать, что это твой эксклюзив? — спокойно спросила воровка. Ее спокойствие ошеломляло.
— Еще бы! — победно ответила Светлана. — Минутку.
Она вышла из номера. Мы — оставшиеся — испытывали неловкость… Через минуту вернулась Светлана, в руке она несла лист бумаги. На вид очень солидный, свернутый в трубку.
— Вот! Извольте! Прочитайте, пожалуйста, вслух, Евгений Кириллыч.
Танненбаум взял лист в руки, развернул, прочитал вслух:
— Ателье авторской модели Эмилия Козлевича… настоящим подтверждаю, что платье «Каролина- изумруд» выполнено мною… по собственным эскизам… в единственном экземпляре… для Светланы Петрученко… дата. Подпись. Печать.
— Вот тварь! — сказала Татьяна.
— Сама ты тварь! — быстро отозвалась Светлана.
— Не кипятись, девочка. Я не про тебя, а про Козлевича.
— Не смейте. Не смейте так про Эмилия Вольфовича. Он — художник, — звенящим голосом сказала Светлана. — Он — гений!
— Тварь он, деточка, а не художник.
У меня ведь тоже есть такая же бумажка:
«в единственном экземпляре».
— И вы можете ее нам показать? — спросил Танненбаум.
— Сейчас не могу. Я ее дома оставила.
— Конечно, — сказала саркастически Светлана, — дома. На рояле, где бумажник Бендера.
— Дома, — спокойно подтвердила Татьяна. — Но даже без всяких бумажек с подписью и печатью легко убедиться, что это мое платье.
«Нет, — подумал я, — голова у тетки все-таки пришита как надо, соображает».
— Как это понимать? — спросил Танненбаум.
— Буквально, Женечка, — вздохнула Татьяна. — Пусть Светик примерит мое платьишко-то. Можно прямо поверх свитера.
Все посмотрели на Светлану — на Татьяну — на платье. И все стало ясно. Нелепость ситуации стала очевидной. Танненбаум кашлянул. Валентина сказала: «Ой! Как же так?!» А Светлана опрометью выскочила из номера. Сквозь открытую дверь я увидел, как она извлекла из своего шкафа… «Каролину-изумруд», выполненную «в единственном экземпляре». Танненбаум густо покраснел.
Татьяна Марковна закурила и сказала Светлане то ли насмешливо, то ли участливо:
— Если у тебя, Светик, лифчик пропадет — приходи ко мне, дам взаймы. Подложим ватки — будет в самый раз.
Я пошел по коридору в сторону лестницы. Остановился, прикуривая. Ко мне подошел Евгений Кириллович.
— Андрей Викторович, — сказал Танненбаум.
— Талант ваш Козлевич, господин Танненбаум, гений! А главное — патриот. Никуда не уезжает, работает для своих… вот повезло-то.
— Да, неувязочка.
— Я вам, Евгений Кириллыч, скажу по секрету: я сам собирался в Екатеринбурге посетить Эмилия Вольфовича Козлевича.
— Зачем? — удивленно спросил Танненбаум.
— Пуговицу мне пришить нужно. У меня — видите? — всего одна. Но теперь не пойду к Козлевичу.
— Не пойдете?
— Не пойду. Где же он найдет мне две одинаковые пуговицы, раз у него все «в единственном экземпляре»? Нет, не пойду к Козлевичу.
Из — за истории с «эксклюзивными» платьями я опоздал на завтрак. «Ну и хрен с ним!» — подумал я. И решительно направился к домику Лукошкиной. Надо было разобраться, что за чертовщина у нас с ней такая получается.
Аню я встретил уже в дверях.
— Почему ты не пришел? — огорошила она меня вопросом.
— Куда? — не понял я.
— На свидание. С цветами.
— Да где я здесь цветы возьму? — в очередной раз возмутился я. Потом понял, что какой-то дурацкий разговор у нас с Лукошкиной получается. — Да при чем здесь цветы! Я тебя ждал, как договорились, а ты меня за нос водишь.
— И я ждала.
— Где? — я постарался вложить в вопрос максимальное ехидство.
— В бане, то есть — в сауне.
— Когда?
— В одиннадцать тридцать, как договорились. Погрелась полчаса в гордом одиночестве и ушла.
— Не может быть, — запротестовал я. — Я был там и в половине двенадцатого, и в половине первого. И даже в семь утра. — Я умолчал, что в это время я находился в сауне в бессознательном, то есть сонном, состоянии. Да и какое это имело значение!
— Хорошо, — сказала Аня. — Давай сверим часы. Может, у тебя какие-нибудь проблемы с определением времени. С гениями это бывает.
По поводу особенностей гениев я с ней спорить не стал, но руку с часами протянул.
— Все понятно, — весело сказала Лукошкина. — Ты опять ошибся. Ты пришел на свидание в 11.30 по местному времени, а я там была в 11.30 по московскому.
Я не стал ничего говорить нашему высококвалифицированному юристу. Просто повернулся и пошел.
Настроение было похабное. Тем более что очередная — третья по счету — кража, несмотря на прогнозы, произошла. У Виктории украли сумочку. Там были деньги, документы, косметичка. Украли прямо из шале, в тот момент, когда Виктория была у себя. Не слышала ничего только потому, что принимала душ.
— А дверь? — спросил Володя тигрицу. — Дверь наружную ты оставила открытой?
— Я как-то не подумала. Я забыла, Вовик.
— О Господи! Вика, нельзя быть такой беспечной! Ведь тебя же могли даже изнасиловать.
— Ах! — ответила Виктория. — Конечно, могли бы… ах!
Володя Соболин стал крутой, как Уокер, и каменный, как Брюс Ли.
— Найти вора — дело чести. Теперь я отсюда никуда не уеду, пока не найду, — сказал он.
Лукошкина, на которую я старался не смотреть и вообще всячески демонстрировал ей свою холодность, округлила глаза и невинным голосом произнесла:
— Хорошо, хоть не изнасиловали. Вика этого бы не перенесла.
Володя взвел курки обоих «смит-вессонов» и вышел. В нем была неотвратимость мстителя… ой-ей-ей!
