Однако эта относительная эйфория длилось недолго – только пока я сидел баре – а потом, оказавшись в одиночестве своей комнаты, я с тревогой думал о деньгах, которые потратил, и торопил завтрашний день, чтобы снова пойти купить лотерейные билеты и попытаться возместить потраченное. Вот такой была моя жизнь – со ступеньки на ступеньку, все ниже и ниже, и промежутки времени между тем, что прошло, и тем, что настанет, становились все короче и короче…
Но в один прекрасный день взошла моя звезда. На меня свалилась куча денег – в самом деле, целая куча – такая большая, что если б я поставил побольше, не сидел бы сейчас здесь, хотя в тот момент я считал, что на меня пролился золотой дождь. Я пребывал в состоянии полнейшей эйфории. Я считал, что получил компенсацию за все невзгоды последних лет. Я оплатил все свои счета в пансионе и в баре, не говоря уже о разных долгах то тут, то там. Я настолько разошелся, что сказал сыновьям своего бывшего хозяина, чтобы они больше не беспокоили меня звонками. Это было ошибкой, поскольку я, по сути, отказался от единственной возможности заработать, но я тогда чувствовал себя, как король, и решил, что имею право на маленькую радость. Я даже не задумывался, на сколько мне хватит тех выигранных денег. Я приблизительно прикинул, что их должно хватить лет на восемь-десять, и считал себя окончательно избавленным от угрозы нищеты. Мне не пришло в голову подумать о том, что денег хватит хоть и надолго, но не навсегда.
Я поступил так же, как в те времена, когда Клаудио несколько лет назад заплатил мне неустойку, то есть, пустился во все тяжкие, пытаясь забыть тяготы недавнего прошлого. Только на сей раз этот период длился дольше, а, кроме того, я изменил характер своих развлечений. Тогда преобладали женщины; сейчас я целиком отдался алкоголю. Чуть ли не каждый день я возвращался в пансион сильно навеселе – я не стал переезжать в другой пансион, хотя мог себе это позволить, потому что привык к этому и не хотел сорить деньгами попусту: мало ли, как оно могло обернуться на другом-то месте – но меня абсолютно не тревожила судьба тех денег, что я положил в банк. Я прекрасно спал, поздно вставал и начинал свой день с аперитива, какого хотел и где хотел, при случае угощая знакомых из моего квартала. Я выглядел настоящим сеньором и считал, что жизнь, которую я тогда вел, никогда не изменится в худшую сторону.
Мне только тогда было плохо, когда я просыпался с крутого похмелья. Вот тогда тоска и тревога, весьма знакомые мне по другим временам, о которых я надеялся забыть навсегда, забирали меня не на шутку. Но длилось это недолго, потому что я тут же выходил на улицу, шел в бар, перебрасывался словом-другим с официантом и посетителями, и она быстро улетучивалась.
Когда у тебя есть деньги, время проходит быстрее. Те годы, когда меня выселили из квартиры и когда потом я работал, казались мне долгими и тоскливыми; а вот с того момента, как я выиграл в лотерею, время, казалось, летело на крыльях.
Впервые я сделал это наблюдение, когда сунулся играть в бинго. Игра сразу же мне понравилась, в ней было куда больше азарта, чем в лотерее, и не надо было ждать жеребьевки – играй, когда хочешь. В тот день, когда я заполнил номера на картонной карточке, меня посетило философское настроение, и я связал бинго со смертью Франко. Я никогда не интересовался политикой, и когда пару лет назад он умер, мне было без разницы; единственное, что я о нем знал – это то, что в доме моего хозяина его боготворили, и потому считал, что он хорош для всех, кому нравится быть тем, что они есть. Сказать по правде, незадолго до его смерти, кроме бинго, появилось множество развлечений такого рода, раньше мне не известных, и я думал, вернее, был убежден: это лучшее из того, что он мог сделать.
К примеру, я начал ходить в кино, в прежние времена такое случалось со мной крайне редко. Стали показывать фильмы, которых раньше в наших местах не видели; на фасадах кинотеатрах висели афиши с большой белой буквой «S», нарисованной на красном квадрате чуть большего размера, чем сама буква. Это были фильмы с очень слабым сюжетом или вообще без такового, где каждые несколько минут герои принимали душ или разгуливали по комнате нагишом. Я просмотрел кучу таких фильмов, и со временем открыл для себя, что во многих из них снимались одни и те же девушки: школьница, которая мылась в душе с другой школьницей, в другом фильме изображала заключенную, которая дралась в камере с другой заключенной. Понятное дело, что и зрители часто были одни и те же: старые холостяки, которые специально садились подальше друг от друга на разные ряды, а потом, после фильма, вставали и уходили, поглядывая вокруг со смешанным чувством стыда и озорного лукавства, будто мы все были вроде тех школьниц, ласкавших себя под душем, или вроде школьников, которых учитель может застать за этим занятием и наказать. Но на следующей неделе мы снова шли в кинотеатр. Обычно такие фильмы шли по средам, и я взял себе за правило в этот день ходить в кино.
В тот августовский день тоже была среда и все шло как обычно, так же, как в любую другую среду.
Было жарко, и я выпил рюмку прежде, чем войти в зал. Когда свет погас, я не удивился, что перед основной картиной пустили какой-то короткометражный фильм, потому что на уличной афише была написано, что будет удлиненная программа, вот только мне стало не по себе, когда я увидел, что это документальный фильм о гражданской войне; все это я пережил сам, и когда снова увидел сцены смерти, иные из которых были мне так знакомы, во мне проснулось странное чувство, что-то вроде вины пополам со стыдом из-за того, что мне приходится вспоминать те тяжелые времена, когда я настроился смотреть на голых женщин. Я знал, что бар в вестибюле кинотеатра был открыт и решил выпить чего-нибудь еще до начала фильма.
Я уже начал подниматься с места, но вдруг застыл как вкопанный: в этот момент на экране появилось изображение, которое пригвоздило меня к месту, кровь у меня в жилах застыла, в голове зашумело. Показывали человека в белом костюме, который выступал на сцене какого-то театра и говорил на камеру под аплодисменты публики. Я попытался напрячь слух, но шум в голове не прекращался и перекрывал звук, так что я не слышал голоса за кадром, не слышал того, что говорили о человеке в белом костюме, которого я узнал – не было никакого сомнения – это был тот, кого я спас от смертельных ран, кого я нашел на заброшенной дороге в начале войны, и чей облик снова ожил передо мной на экране.
Благодаря моим усилиям, шум в голове, выиграв первую битву, постепенно отступил, когда документальная лента закончилась; в зале зажегся свет, и зазвучала музыкальная пауза, которую всегда дают в антракте. Прежде всего, мне потребовалось восстановить дыхание; с первых минут появления этого человека на экране я совершенно бессознательно стал хватать ртом воздух, мне вдруг показалось, что я сейчас задохнусь, что я словно громом поражен и что чувства мои парализованы.
Началась основная картина, но мне было не до нее – я был захвачен образом, вернувшимся ко мне из забытого уголка сознания: сверток со взрывчаткой на краю стола, готовый вот-вот упасть, нарушив равновесие, которое становилось все более зыбким по мере того, как я смотрел тот документальный фильм и на экране появлялись новые кадры; равновесие, которое дошло до критической точки, и теперь, когда на экране замелькали образы той себя, что же с ним произошло. Я был уверен, что после того, как память вернулась к нему, он захочет уйти из жизни; я бы на его месте пустил себе пулю в лоб. Но речь шла не обо мне, а о другом человеке. Что, если он не умер? На протяжении многих лет личность этого человека была для меня тайной за семью печатями, и не было ни малейшего следа, по которому я мог бы проследить его путь. Нежданная случайность, которая произошла в кинотеатре, теперь давала мне этот след. Теперь я знал его имя и еще я знал, что про знаменитых людей написано в книгах и энциклопедиях.
Той ночью я почти не спал. Все ждал, когда наступит час, и я смогу пойти в районную библиотеку, чтобы сложить частички мозаики. Я ощущал такую же тревогу, как в тот день, когда впервые увидел тело, лежащее на дороге, а потом стал сомневаться, думая о том, что этот человек, может быть, еще жив.
