Давайте так условимся, мадам; Свою вам жизнь, извольте, я отдам. Но руку — нет, простите, не подам. Пусть нас рассудит время и потомство С убийцами я не веду знакомства. — Следующее!
Когда война легла, Как мгла, Когда легла на век мой тенью, Прилично опоздав, И я пришел к высокому презренью. — Следующее.
— «Эй, человек!..» И человек летит со счетом. И человеку платит этот век С широкой щедростью из пулемета. — Следующее.
— Неужели?
— Всенепременно.
— И в этот мрак Живи! Живи, дурак. — Следующее.
— Есть!
Последнее. Я ставлю душу. Ну! Тасуй-ка и сдавай, насмешливый партнер. Так… Потяну… Еще… Еще одну… Довольно. Хватит. Перебор. Черт побери, какое невезенье! Я рву и комкаю крапленые листы. Вот так игралось и продулось ты, Мое шизофреническое поколенье. — Следующее.
Читаю:
Мир в затемненьи. Черное в окне. И жизнь моя напоминает мне Обед, что получаю по талону. Из милости дарованный обед. К нему, признаюсь, вкуса нет. — Следующее.
— «Понять — простить…» Но я не внемлю. Бог не дал мне тишайших сил. Я понял все. И не простил Мою запятнанную землю. Так не простил бы я жену, Мне изменившую однажды. Так не прощаю я войну С ее неукротимой жаждой. — Следующее.
— Не хватит ли?
— Читай и не разговаривай.
— Вот эти горькие слова: Живут писатели в гостинице «Москва», Окружены официанской службой, Любовью без любви и дружбою без дружбы. А чтоб витать под облаками, Закусывают водку балыками. — Следующее, — приказывает величайший из стихолюбов.
А ну — со смертью будем храбры! Ведь все равно возьмет за жабры. После чего он вытащил из наружного кармана пиджака вечное перо, а из внутреннего — записную книжку в темно-синем переплете, перепоясанную резинкой.
