Узник (сборник)

чтоб на цифирьке держался, чтоб им легче вползти – а потом оккупировать и узурпировать… Вы ведь и сами небось считали, где-то бутылки совали, чтоб пустили на большую машину, фортран этот нелепый зубрили – было дело?

Шустеров оторопело кивнул. У него начинала кружиться голова – не то от водки, не то от необычного собеседника.

– Стоп, Лев Иванович, вы меня уже насчет психопатии оцениваете?

Шустеров подумал и искренне удивился:

– Слушайте, а ведь верно пора, а я еще и не подумал!

– И не надо, потому что я вовсе не псих, просто немножко не такой – но ведь это не значит ненормальный, а? Что такое норма? Так, как большинство? Или как немногие, но лучшие? Не усмехайтесь, скромность тут ни при чем, нужно просто трезво оценивать ситуацию. К примеру, я не умею ходить по ступенькам – ненормальный, да? А может, я летать умею – так зачем мне ходить по ступенькам? Вы не умеете орудовать математикой – ненормальный? А зачем вам, если вы просто видите? Кстати, а что вы там такое увидели?

– Как мне объяснили – привидение, – вздохнул Шустеров.

– Чудесно! Восьмой год мечтаю увидеть привидение, и не выходит. Ну а конкретно?

– Непротиворечивую модель стационарной Вселенной.

Александр Филиппович задрал брови и приоткрыл рот. Потом вздохнул и сказал:

– Ладно, гордыня так же нелепа, как и скромность. Кто-то умный сказал, что порядочный ученый должен уметь объяснить свою теорию пятилетнему ребенку. Допустим, я ребенок – объясняйте.

Шустеров потянулся было к рулону, за плакатами, но Александр Филиппович скривился:

– Да ну их, лучше так, на пальцах. Мне надо, чтобы картинка на глазах прорисовывалась.

– Ладно, – согласился Шустеров и полез в карман за сигаретой. Затянулся. – Есть на свете три гадких явления: парадокс Ольберса, красное смещение и реликтовый фон.

Александр Филиппович кивнул и сказал:

– А мне очень не нравится хабеас корпус и трирарка в синто.

– Это еще что? – Шустеров захлопал глазами.

– Понятия не имею, – признался Александр Филиппович. – Потому и раздражает. Ладно, так что там с вашими гадостями.

– По порядку. Парадокс Ольберса: почему ночью небо черное? Само собой, потому что темно. А почему темно? Ведь если Вселенная бесконечна в пространстве, звезд в ней примерно поровну во все стороны, и хоть они далеко и каждая дает мало света, но их много – и потому все небо должно светиться как Солнце. А оно не светится. Вы скажете: а космическая пыль?

– Скажу, – согласился Александр Филиппович. – Это очень в моем характере – сказать о космической пыли.

– Так вот: если бы ее было столько, чтобы заслонять свет, она бы сама нагрелась и светилась. А она не светится. Что ж выходит – Вселенная не бесконечна в пространстве? Или во времени? Да, говорят они.

– Судя по вашему тону, – осторожно вмешался Александр Филиппович, – они – это все, кто думает не так, как мы с вами.

– А вы думаете так, как я, правда? – обрадовался Шустеров.

– Конечно, как же я могу думать иначе? Раньше я ничего этого не знал и ничего, естественно, не думал. Теперь вы мне рассказываете, я что-то от вас узнаю и начинаю думать так, как вы рассказываете, то есть так, как вы, и никак иначе.

Шустеров рассмеялся и повертел головой.

– Ладно, я потом изложу и их точку зрения, но сперва про красное смещение. В двух словах: линии в спектрах дальних галактик смещены от номинального положения к красному концу спектра. Они объясняют это эффектом Доплера: мол, галактики удаляются от наблюдателя, то есть от нас с вами, и чем дальше галактика, тем больше скорость удаления. В уголовно-процессуальном кодексе природы это называется законом Хаббла. А если так – что было до того? По арифметике выходит, что десять-двадцать миллиардов лет назад все галактики были в одном месте. Там было тесно и жарко, и называлось это по-простому Первоатомом, а по-умному – точкой сингулярности… Обратите внимание, придумали наукообразное название – и сразу все благопристойно и даже понятно, да? Но ладно, это я отвлекся. Так вот, потом грянул Большой Взрыв, в вихрях которого возникли частицы, атомы, звезды, галактики – и разлетелись во все стороны. Кто большую скорость получил при взрыве, улетел подальше, кто меньшую – поближе. В общем, эта теория мне шибко не нравится.

– Вполне вас понимаю, – отозвался Александр Филиппович.

– Ладно, – сказал Шустеров. – Ладно. У теории Большого Взрыва есть две альтернативы. Во-первых, теория непрерывного творения, согласно которой возникновение вещества во Вселенной идет непрерывно и до сих пор возникают местные уплотнения, которые и распихивают Вселенную. В какой-то мере это сходится с гипотезой Амбарцумяна, который считает ядра активных галактик местом современного звездообразования. Еще подозрительны на этот счет гипотетические белые дыры, хотя, может быть, это одно и то же.

– Наверняка! – сказал Александр Филиппович. – Давайте про третью альтернативу, да простят нам лингвисты такой оборотец.

– Нет, с лингвистикой тут более-менее, потому что это альтернатива не теории Большого Взрыва, а доплеровскому объяснению красного смещения. Есть такая гипотеза старения фотонов: пока они летят миллионы и миллиарды лет сквозь космос, часть энергии теряется на взаимодействие с электромагнитными и гравитационными полями, что-то рассеивается на пыли и виртуальных…

– О господи! – вздохнул Александр Филиппович.

– …частицах, – продолжал Шустеров. – А когда фотон теряет энергию, он меняет цвет в сторону покраснения. Понимаете, и никто ведь в принципе не отрицает, что такое возможно: как про черные дыры – так пожалуйста, воздействует гравитация на свет, а как красное смещение – все забыли сразу!

– Это уж просто бестактно, – признал Александр Филиппович.

– Более того, тупо! Жить в мире, где действует второе начало термодинамики, закон неубывания энтропии – и в то же время верить, что возможно движение материального объекта в материальной среде без диссипации энергии – это, извините за грубость, естественнонаучный идеализм и самодовлеющий идиотизм! – Шустеров перевел дух и сердито запыхтел сигаретой.

– Здорово! Что здорово, то здорово! Как сформулировано: самодовлеющий идиотизм! Цицерон!.. Но вообще аргумент серьезный. Вы, я вижу, склоняетесь к гипотезе старения?

– Обязательно! Мало того, что она соответствует наиболее общим законам физики, она еще и эстетически привлекательна, потому что не нарушает совершенный космологический принцип! Красное смещение объясняет, парадокс Ольберса тоже: темно, потому что свет от дальних объектов до нас просто не доходит…

– Но вы упоминали еще какую-то третью гадость – как с ней?

– А-а, реликтовый фон, будь он проклят! Они его считают главным доказательством существования в прошлом горячей Вселенной, то есть пресловутого Большого Взрыва! Они как толкуют: мол, в момент взрыва выделилось излучение с температурой десять миллиардов градусов, а потом за десять миллиардов лет оно претерпело мощное красное смещение и теперь соответствует температуре два и семь десятых Кельвина.

– Ну и как вы выкручиваетесь из этого антикварного фона?

– Антикварного? Реликтового! А, ну да, это вы пошутили… Так вот, тут и начинается самое интересное, так сказать, мой личный вклад…

– Действительно, – согласился Александр Филиппович, – что может быть для нас интереснее, чем наш личный вклад?

– Иронизируете? Как хотите. Могу и не рассказывать.

– Уже не можете. Лопнете, если не расскажете. Валяйте.

Шустеров обиженно помолчал, но потом улыбнулся и сказал:

– Ехидный же вы экземпляр, любезный Александр Филиппович!