– И тем горжусь. Но прошу, продолжайте. Вы распалили мое любопытство, теперь я не успокоюсь, пока не услышу. Будьте милосердны!
– Ладно… Знаете, на долларах написано: «в Бога мы верим». Американцы же добавляют: «…а остальное наличными». Вот примерно так и у нас получается. Есть у нас бог – Эйнштейн. Мы в него верим парадно и громогласно. Но что же дальше? Или чистой верой и ограничимся? Я попробовал пойти вслед за Эйнштейном и продвинуться еще хотя бы на шаг. Он с чего начал? Принял аксиому, что скорость света постоянна. Отсюда последовал вывод: материальный объект не может перемещаться быстрее света. Но что такое электромагнитные колебания? Это колебания, то есть регулярное движение – в самом широком смысле – чего-то в чем-то. Раз есть ограничение скорости, значит, должно быть и ограничение частоты!
Александр Филиппович присвистнул и мягко улыбнулся:
– Красиво… Очень симпатично вы это придумали, Лев Иванович… И куда же отсюда бежит тропинка милая?
– Вам правда понравилось? – обрадовался Шустеров. И застенчиво признался: – Самому нравится… А дальше вот что: звезда излучает непрерывный спектр. Где-то у него есть максимум, но нам важно, что этот спектр не тянется бесконечно за ультрафиолет и рентген, а где-то кончается: может, на десяти в тридцатой герц, а может, еще где, не знаю, да и неважно сейчас – кончается, и все. И вот этот свет летит к нам и претерпевает красное смещение – по какой причине, сию минуту тоже не важно. Оранжевые кванты становятся красными, зеленые – желтыми, фиолетовые – синими, невидимые ультрафиолетовые – видимыми фиолетовыми… и так далее. Но! Но не бесконечно, а до победного конца! Важно, что и при самых больших красных смещениях эти кванты-оборотни не будут выныривать из невидимости в видимость бесконечно. Рано или поздно кончатся. Кстати, еще один аспектик к парадоксу Ольберса…
– Бог с ним, с Ольберсом! Где реликтовый фон?
– Сейчас! Раз есть ограничение по частоте, а значит, и по выныриванию, то на достаточно больших расстояниях весь свет рассеется и до нас не дойдет. А что дойдет? Свет от звезд, находящихся внутри сферы конечного радиуса. В виде двух компонентов: то, что осталось после красного смещения, и то, что рассеялось, диссипировало. Вылейте стакан кипятка в ведро ледяной воды – получите ведро воды, нагретой до двух градусов. Вылейте свет звезды в бог знает сколько кубических парсеков космоса – и получите вакуум, нагретый до двух и семи десятых Кельвина. Ваш любимый реликтовый фон.
– Здорово. Элегантно. Эстетически привлекательно. И вы, значит, пришли в НИИФП и
– Что, во-первых, все это бездоказательно, а те доказательства, что привожу я, неубедительны. Во- вторых, что я не знаю математики и вообще дурак. И в-третьих, даже если все это правда, то как насчет лямбда-члена?
У Александра Филипповича полезли кверху брови, он, вспомнив старый анекдот, пробормотал:
– Я такого даже представить себе не могу.
Шустеров поспешил объяснить:
– Эйнштейн, чтобы получить стационарное решение уравнений общей теории относительности, ввел в них так называемый лямбда-член – гипотетическую силу отталкивания, нам пока неизвестную. А
– И, если не ошибаюсь, до него некий Сократ тоже… Но в самом деле, как же насчет лямбда-члена?
– Не знаю! Но скажите: мы все знаем? Все силы нам известны? Я думаю, если на протонах, электронах и всяких там пи-мезонах живут людишки, то им ни за что не догадаться о существовании гравитации: сильное и слабое взаимодействие знают, электромагнитные силы, а гравитацию – нет, на их уровне она слаба и теряется за более сильными силами. Так и мы наверняка не знаем каких-то сил, слишком слабых на нашем уровне. А может, просто не догадываемся. Допустим, известная нам часть Вселенной вращается вокруг общего центра – вот вам и отталкивание, обычные центробежные силы. Или еще: а может, галактики имеют электрический заряд, Одинаковый. Он и создает отталкивание. И вообще, не отталкиванию надо искать объяснение, а притяжению – вот где загадка! Дальнодействие проклятое… А-а…
Шустеров махнул рукой и принялся искать спички. Александр Филиппович молча улыбался. И вдруг Шустерову показалось, что улыбается тот снисходительно, сразу стало обидно, захотелось уйти. «Да кто он такой, ты перед ним душу изливаешь, выношенное-выстраданное выкладываешь, а он улыбается, снисходит!» Шустеров сцепил зубы и пробормотал:
– Совсем вас заговорил. Извините. И спасибо за сочувствие. Вы меня, как говорится, поддержали в трудную минуту. А теперь я уже в форме и мне пора. Надо идти работать – что бы там ни говорили академики, как бы кто ни улыбался, все равно – надо работать. – Он встал и начал собираться.
– Нет уж, – строго возразил Александр Филиппович. – Сядьте и не горячитесь. Если вас обидела моя улыбка, приношу самые глубокие извинения. Тем более искренние, что вы ее истолковали совершено превратно. Улыбался я от удовольствия, очень люблю увлеченных людей, общение с ними доставляет мне радость и эмоциональный комфорт… Ну сколько вам говорить, садитесь, черт подери!
Шустеров растерянно опустился на скамью, не выпуская из рук папки и рулона плакатов.
– Так вот. По поводу того, что вы мне тут изложили, могу сделать четыре заявления. Первое: мысль о существовании предельной частоты колебаний, по-моему, красива и заслуживает развития. Второе: ваша теория для меня, неспециалиста, менее убедительна, чем доплеровское толкование красного смещения, так как нарушает принцип экономии мышления. Вы привлекаете три
– Но зачем вам, вы же не курите!
– А побаловаться! – серьезно объяснил Александр Филиппович. – И вот теперь самый главный вопрос: почему вы взялись за эту проблему? Вас что не устраивает: общепринятое толкование или нестационарная Вселенная?
– Хм, – ответил Шустеров, приподняв брови и выпятив нижнюю губу. – А ведь вы правы, именно второе! Не то чтобы не устраивало, скорее не нравится, но причина действительно эмоциональная. Понимаете, – продолжал он доверительным тоном, – теория Большого Взрыва молчаливо допускает некую инициирующую силу. Для краткости назовем ее Богом. А мне это не нравится. Правда, закрытая модель Фридмана, то есть пульсирующая Вселенная, не требует Бога, но вот она меня уже не устраивает. Потомков жалко, да и себя: стараешься, что-то делаешь в этом мире, как-то его улучшаешь, а он все равно сгорит при ближайшем сжатии Вселенной! Особенно теперь, когда после открытия массы нейтрино многие стали склоняться именно к закрытой модели. Видно, – он слегка улыбнулся, – биология взыграла. Хошь не хошь, а надо бороться за сохранение своего биологического вида на веки вечные. А как его сохранишь, если ему негде будет обретаться?
– Вот мы и добрались до главного. – Александр Филиппович отбросил сигарету и повернулся к Шустерову. – Именно так. Надо бороться. И теперь я могу сделать четвертое заявление. Справедлива именно закрытая модель, и это вызывает весьма серьезную тревогу у Союза Объединенных Человечеств. Настолько серьезную, что мы, эмиссары Союза, были направлены на все населенные планеты…
– Чего-чего? – скривился Шустеров. – О господи…
«Елки-палки, – думал он, – ну что за день! Мало мне было Кривозубова с его сворой, так еще этот маньяк, наш черноземный Адамски! Только зеленых человечков не хватало…»
– Вы совершенно не правы, – сдержанно сказал Александр Филиппович. – Я не имею ничего общего с академиком Кривозубовым, я не маньяк и не шарлатан.
– Александр Филиппович, кончайте цирк. Вы, конечно, сильный телепат, но это вовсе не доказывает,
